Событием совсем иного масштаба стало то, что впервые произошло в Бресте 6 августа 1820 года; казалось, весь город целиком защищает дело оппозиции. Депутату Гийему была устроена торжественная встреча, какой до того удостаивали только членов королевской фамилии. Описывая въезд Гийема — «брестского князя, как его следует отныне величать», генеральный прокурор Бурдо задыхается от гнева: «Воздержусь от любых размышлений по поводу сцен, о которых я только что поведал вашему сиятельству, но полагаю, что в государстве должна существовать только одна власть, а Брест не стал еще независимой республикой». Гийем, депутат с 1818 года, брестский негоциант и судовладелец, бывший председатель торгового суда, однажды уже представлял департамент Финистер, но в период Ста дней, — за что его также ненавидели местные ультрароялисты и уважали патриоты. Поэтому в одном или двух льё от городских ворот его встретил почетный эскорт, составленный из молодых всадников в одинаковых костюмах и нотаблей более зрелого возраста, прибывших в экипажах[217]. Дальнейшая цепочка действий многократно повторялась в последующие годы: сначала приветственная речь, затем кортеж — кавалькада — направляется в город и неминуемо привлекает внимание жителей предместий. Затем вся процессия вступает в город (порой проходя под импровизированной триумфальной аркой), провожаемая одобрительными возгласами толпы и взглядами дам с балконов. Как и при встрече монарха, прием не может считаться полным без большого банкета, который устраивают, как правило, назавтра или через день; однако организацию его затрудняет противодействие властей, которые не соглашаются предоставить для этой цели залу ратуши или городского театра. В таком случае приходится искать залу где-нибудь в предместье. Если энтузиазм охватывает все население города, за банкетом следуют большой бал, фейерверк или другие народные развлечения. Наконец, в день отъезда депутата почетный эскорт может вновь собраться, чтобы проводить депутата и проститься с ним на некотором расстоянии от города.

Эти кавалькады, или триумфальные въезды в город, представляют собой форму мирной демонстрации общественного мнения, тем менее известную, что все это происходило не в столице, гораздо более обширной и находящейся под более строгим надзором, а исключительно в провинциальных городах и притом в течение очень короткого отрезка времени: насколько мне известно, не более двенадцати лет[218]. Остается понять, какую роль играл среди всех этих празднеств банкет и какой именно политический смысл он позволял сообщить восторженному приему депутата от оппозиции. Можно, конечно, ограничиться тем диагнозом, который поставил Бурдо, писавший, что «если это не способ оскорбить правительство самым наглым образом, тогда, признаюсь, я совсем не разбираюсь в жизни», но я полагаю, что анализ нескольких конкретных ситуаций позволит уточнить, каковы были отношения либеральной партии с городскими элитами и населением определенных городов Франции в эту эпоху, которую мы привыкли считать эпохой неудавшихся заговоров.

Генерал Фуа был один из новых независимых депутатов, избранных осенью 1819 года; депутаты эти, возможно, участвовали в банкете в «Радуге» и бесспорно состояли членами Общества друзей свободы печати, но членства этого не афишировали. Фуа, напротив, произвел сенсацию уже своей первой речью в палате; выступая в поддержку некоего отставного капитана, подавшего петицию, он сказал: «Когда здесь произносят слова честь и родина, эхо разносится по всей Франции». Красноречие генерала Фуа отличалось от манеры его коллег немалой резкостью, почти военным тоном, непримиримым патриотизмом, а поскольку вдобавок он во весь голос защищал революционную и имперскую армию, все это принесло ему исключительную популярность в стране. Весной 1820 года он неустанно выступал против пересмотра закона о выборах, а в течение следующей сессии вместе с Манюэлем, представлявшим в палате Вандею, вел ожесточенную войну против роялистов. Однако, в отличие от депутата из Вандеи[220], он, сколько можно судить, никогда не участвовал ни в одном заговоре и не принадлежал к числу карбонариев.

Нетрудно догадаться, что при известии о приезде в Эльзас после завершения парламентской сессии 1821 года генерала Фуа эльзасские либералы не покладая рук принялись готовить ему восторженный прием, резко отличавшийся от той прохладцы, с какой встретили его в Лотарингии, во всяком случае в Меце и Нанси, где он был проездом. Эльзас в ту пору считался оплотом либерализма: большинство депутатов от этого края разделяли либеральные убеждения, между тем в новой палате либералы (в общей сложности около восьми десятков) составляли меньшинство — меньше одной пятой части. Регион значительно пострадал от двойного прохода по его территории армии коалиции, а затем от трехлетнего пребывания оккупационных войск, поначалу сильно отягощавшего местных жителей. Местная буржуазия и по крайней мере часть городских жителей сожалели об ушедшем имперском величии, о тех возможностях, которые Империя предоставляла региональной промышленности, прежде всего мюлузским хлопкопрядильным мануфактурам, и об утраченных административных и военных карьерах.

В Страсбурге в честь генерала Фуа два вечера подряд исполняли серенаду, а третью мэр запретил, ссылаясь на крики «Долой косвенные налоги!», которые якобы слышались из толпы. Это не помешало полутора-двум сотням нотаблей почтить генерала большим банкетом 29 августа, накануне его отъезда в Кольмар. Более двух сотен либералов из департамента Верхний Рейн встретили его в половине льё от городских ворот и торжественно проводили до гостиницы. Но большего они сделать не сумели, среди прочего потому, что лишь только процессия вошла в город, в ответ на восторженные возгласы молодых людей из кортежа раздались крики нескольких сотен ремесленников, которых кюре Мембур собрал на роялистскую контрманифестацию. Наконец, 5 сентября, когда генерал Фуа прибыл в Мюлуз, который роялисты называли «республиканским», появление его превратилось в настоящий триумф[221]: он въехал туда еще более торжественно, чем Вуайе д’Аржансон год назад[222], и его, так же как и предшественника, почтили большим банкетом с последующим балом. «Дабы, — сообщает нам восторженная реляция, опубликованная вскоре, — к удовольствиям этого дня смогли присоединиться и мюлузские дамы, у которых прочие добродетели и прелести, присущие их полу, облагорожены патриотизмом, за банкетом последовал блестящий и многолюдный бал, на котором генерал присутствовал до самого конца. Иллюминированный фасад особняка той гостиницы, где проходил бал, привлек внимание всего местного населения, но вечер, равно как и день, закончился без малейшего беспорядка».