И святость этого не святость,

А больше: жертва состраданья,

Кинематографа завзятость

В нем вызывала раскаянье.

Да, весельчак, мудрец, насмешник,

Последний рыцарь дела чести,

Но больше – кающийся грешник,

В себе носящий жажду мести.

Что-то приятное есть в том, что слова «паек» и «пайка» имеют один корень.

Слишком много серьезных слов звучало сегодня, как «Привет супруге!»

01.02.81 г

Дача у Юлиана Семенова – вполне особняк по западному образцу. На ночь выпускает собак (двух). Два этажа. Красиво. Был писатель-социолог Гарбовский. Приехал какой-то фээргэшный академик писать, что читают русские. Говорили о пути написания книги. Гарбовский слегка преподавал академику, хотел, и очень, быть полезным. Юлиан вел себя «от имени…» От имени новой советской послевоенной интеллигенции. Две прелестные дочери прислуживали – получалось очень мило и роскошно.

Старшая – художник (брюнетка), младшая, которую зовут Оля (кличут дома «Толстая»), – само очарование, 12–13 лет.

Толковали о Спор-клубе. Честно – не вижу, что будет. Далецкий – его друг: я не скрыл от него своего отношения к этому болтуну-паскуде. (Передача о личности, по Далецкому, – вещь простая и требует лишь осведомленности. Если спросить у него, он все объяснит и можно жить припеваючи. И все проблемы – это просто по молодости! Вот уже действительно сволочь! И даже не вполне ясно – заблуждается или сознательно подличает. Или боится?)

Семенов показался мне интересным, но он был слегка на взводе и «при деле» – встречал фээргэшника, причем не совсем так, как, мне казалось, это нужно делать. Даже если Семенов – работник органов безопасности или тот свободный человек, через которого могут идти неофициальные контакты, – он писатель.

02.02.81 г

4-го в Союзе встреча с молодой режиссурой. Кто ходит на эти встречи – неясно, зачем ходят – тоже. Будут показывать «Айболит-66», а параллельно в Белом зале будет просмотр и обсуждение Дружининой. Наверное, в маленьком зале. О чем говорить? Стоит ли?

Разговор об этическом, наверное, интересует больше меня, чем молодых. Разговор об этическом – это боль. Но у ребят свое болит. Раскрыть какие-то вещи в творческом процессе у нас в кино? Например, путь к всеобщему пению!!! К поносу музыкального, поющего фильма. Когда пошла пьеса «Факир на час», там был заика. Он не мог говорить – врач ему сказал: «Пой!» Фельетон Жванецкого: те, кто говорит, – «этого не надо». Те, кто поет, – пожалуйста!

Эстрада и кинематограф пошли друг другу навстречу, эстрада и искусство слились в «Женщине, которая поет». Критерий сдвинут – все можно. Серость взбесилась, она претендует на талантливость. Бездарная девушка снимает в Минске «с рук», как Лебешев, она не может, не умеет, но кто ей запретит? Серость все сметает на своем пути, претензии на талант могут стать столь же смешными, как претензии на аристократическое происхождение. Дуют ветры массовой культуры, где мода – доминантна в зрительской ориентации. Но! Но своеобразие момента состоит в том, что хоть бездарное и талантливое живет в одной коммунальной квартире, талантливое остается талантливым, бездарное – бездарным.

Где все-таки критерий? Первое: чтобы не путаться, надо установить свой счет. Надо спокойно относиться к завышению «общественных» оценок бездарных произведений, надо спокойно относиться и к успеху Москвы, которая слезам не верит. И не надо отмахиваться от этого успеха. Надо сегодня больше доверять своим глазам! Это чтобы не совсем запутаться. Это чтобы иметь что-то за душой.

Итак, нарисую я ребятам веселенькую картинку и призову их к отрицанию сегодняшнего момента? Во-первых, они это знают без меня, во-вторых, так ли уже надо им это? Не нужно ли их ободрить?

Да, обсудить, но без равнодушия к их судьбе. С верой в них. С верой в наше искусство, в кино и т. д. – так, наверное.

Но ведь стало немилосердно трудно! Их интересует не это, им не легче, мое «трудно» – им счастье. Их интересует: «Как у Никиты Михалкова?» Что делать, чтобы получилось?

Им надо общаться. Говорить между собой. Вместе отдыхать? – Фи, какие бредни! Лично им это не нужно!

Так что же нужно от меня? Как работать с актером, как работать с детьми, как любить актера! Им надо рассказать об абстракционизме и фольклоре, об абсурдном и фольклоре, им надо рассказать о движении фантастического и реального, Им надо рассказать о создании произведения, о создании законов произведения. Это слишком частное нарушение.

Им надо рассказать о себе, о детском кино, об «Айболите», о критике, о глупости критики.

Все это надо бы рассказать, да кто будет слушать?

С ними можно посоветоваться.

Итак: завтра узнаю, кто будет, и решу, что говорить.

Кончается последняя страница,

Но рано, рано подводить итог,

Быть может, это только лишь исток,

И хлынет вешней радости поток

И потечет, и в дали заструится!

Кончается последняя страница!

И это, право, вовсе не причал,

Тут лишь начало тысячи начал,

Чтоб только темной ночью не скучал,

Когда от этой тесноты не спится.

Кончается последняя страница!

За нею снова первая придет,

Мгновенье озарит, признанием замрет,

И много первых будет, знаю наперед.

И снова бой! Покой нам только снится.

Любимая! Средь тысячи страниц

Средь всяческих фигур и многих лиц,

Как жизни целой свет,

Означится в слепящей темноте

Еще одним штрихом на том холсте

Наш слитый воедино силуэт.

Маленькая квадратная серая тетрадь

1981–1982

1 декабря 1981 года в Дневнике Быкова появляется запись: «Хочу ставить “Чучело” Железникова».

Книга Владимира Железникова, известного детского писателя, по которой поставлен фильм, возникла в жизни Быкова в нужное время и в нужном месте.

В нашей новой квартире шел ремонт, и мы жили в моей маленькой. Над нами жил режиссер Савва Кулиш, добрый товарищ со времен совместной с Быковым работы над фильмом «Мертвый сезон». Мы тесно общались, часто сиживая на его крохотной кухне. Ролан был в поиске материала для новой картины. После семи лет вынужденного простоя ему трудно было найти то, что грело душу. Премия за лучшую режиссуру фильма «Автомобиль, скрипка и собака Клякса», полученная на Всесоюзном фестивале в Кишиневе, руководство Госкино СССР ни в чем не убеждала. «Выкрутасы», – назвал картину зампред Госкино.

Однажды к нам зашел Савва и