2 февраля, к 9 часам утра, мы вошли в большую колонию Кандель. Нас, кадет, поместили вместе, в одной хате. Удалось достать муку, картошку и хлеба, стали что-то сообща варить, надеясь потом залечь спать. Но вдруг послышалась орудийная стрельба, снаряды стали рваться на улицах. Красные, продолжая беглый огонь из орудий и пулеметов, начали наступление на колонию. Нам было приказано перейти в контратаку, и, бросив чистить свою картошку, мы вышли в поле. Усталость, голод, все было забыто, послышались остроты и шутки. Кое у кого оказались краюхи хлеба, которыми на ходу стали делиться с товарищами. Из всего отряда в несколько тысяч человек в бой пошли не более двух, трех сотен, остальными овладела паника, и большинство бросилось спасаться. Кадетской роте достался почти центральный участок; выходя в поле, мы сразу попали под сплошной дождь пуль, которые противно посвистывали вокруг. Мой синий флажок на штыке был слишком яркой целью, и капитан Реммерт приказал его снять. Кроме него, с нами был и полковник Рогойский; два других наших офицера, Зеневич и Сидоров, отстали от колонны еще ночью, и никто не знал, где они и что с ними.

Мы рассыпались в цепь и залегли в конце поля, в межевой канаве. Вдали, на холмах, виднелись густые цепи красных, несколько пулеметных тачанок и группы конных. Почти первыми нашими выстрелами мы заставили замолчать один из пулеметов. Хорошо работал наш Никольский со своим «льюисом», настроение было бодрое, и, слава богу, никто из кадет еще не пострадал. Но были раненые среди офицеров, занимавших соседний участок, и, когда перестрелка стала затихать, мы помогли их перенести в деревню, куда вскоре была отведена вся наша цепь. Сразу же кадетскую роту послали в соседнюю колонию Зальц, только что брошенную красными. По полю лежало много убитых, ковыляла с перебитой ногой какая-то белая лошадь, валялись вещи и винтовки. По приходе в Зальц кадет Лампси[138] и я нашли в одной хате очень радушных крестьян, которые начали нас кормить. Это была первая настоящая еда за четыре дня, и мы с жадностью на нее набросились.

В этот момент снова послышалась стрельба: красные начали наступление, и нас опять бросили в бой. Силы красных намного превосходили наши. Это была пехотная дивизия и конная бригада Котовского, поддержанные огнем бронепоезда, находившегося где-то далеко, на каком-то железнодорожном пути. Наша жидкая цепь была уже почти без патронов, штыки были не у всех.

Красные были совсем близко, был виден какой-то всадник с большим красным флагом, гарцевавший среди цепей. С непрерывным «Ура!» мы двигались вперед, и красные стали отходить, осыпая нас градом пуль, причем выстрелы слышались и спереди, и сбоку, то и дело издалека нарастал гул летящего снаряда, которые рвались за нашей цепью и в деревне. Пришло известие, что наш правый фланг обходят и что он отступает под угрозой конной атаки красных. Чтобы не разрывать цепи, полковник Рогойский приказал нам отходить.

Один за другим стали падать раненые кадеты. Упал смертельно раненный в голову Клобуков (Одесский кадетский корпус); упал, но встал и пошел с цепью легко раненный в ногу Стойчев[139] (Одесский кадетский корпус); был убит Григороссуло (Орловский кадетский корпус) и тяжело ранен в ногу и в кисть правой руки наш пулеметчик Никольский (Одесский кадетский корпус). Упал с тяжелой раной в живот Никитин Евгений (Ташкентский кадетский корпус) и в мучениях стал просить нас его пристрелить. Я увидел, как над ним склонился Рогойский и как несколько кадет бросилось к нему, чтобы перенести в деревню, но в это время второй пулей его убило.

Все время отстреливаясь и ведя своих раненых, то задерживаясь, то снова отходя, мы подошли к крайним дворам колонии. Видя, что настроение падает, Рогойский приказал построиться. Под непрерывным огнем мы подравнялись, как на строевых учениях в корпусе, потом раздалась команда: «На 4 шага дистанции, налево – разомкнись!» Мы снова залегли в цепь; из деревни принесли ящик патронов, и мы снова открыли огонь. Стало легче на душе, наши воспитатели, Рогойский, без одной руки, и Реммерт, все время были среди нас. Реммерт закурил папиросу (свою последнюю и заветную, как он потом говорил), потом передал ее мне, и так она обошла нескольких человек. Снова поднялось настроение, а Рогойский, несмотря на то что по нас вели пристрелку пулеметы, продолжал свое строевое учение: «Справа по одному, перебежку начинай!» Снова пошли вперед, имея за спиной стену кладбища. Красные стали отходить, не решаясь атаковать и не выдерживая нашего «Ура!». Начинало темнеть, и меня послали обойти левую часть цепи и узнать, какими силами располагают находящиеся в деревне. Там я нашел 10–15 человек, большинство их было кадеты. Красных пришлось выбивать из каждого двора, трупы их лежали повсюду, и мы снимали с них патроны. Несколько раненых сами протягивали нам свои патроны и говорили, что они не коммунисты, а мобилизованные, просили их не убивать. С наступлением ночи бой кончился и красные отошли в колонию Страсбург, отрезав нам дорогу на Тирасполь.

Меня и еще шестерых кадет (Авраменко – Воронежского кадетского корпуса, Патон – Полоцкого кадетского корпуса, Голиков – Одесского кадетского корпуса, Худобашев – Тифлисского кадетского корпуса и кто-то еще) послали в заставу, в крайнюю хату в направлении Страсбурга. Первым дежурил у ворот Худобашев, его сменил я. Ночь была черная и мглистая, в степи беспрерывно крутила метель; вскоре я увидел вдали какие-то неясные тени… как будто из степи шли несколько человек. Я их окликнул: «Кто идет?» В ответ послышалось: «А кто спрашивает?» Я поднял винтовку и повторил окрик, добавив, что буду стрелять; несколько минут длились эти пререкания, каждая сторона опасалась открыться первой, не зная, с кем имеет дело. Наконец, из темноты послышалось: «Сорок восемь!» – и я догадался, что это белые, так как у нас была часть 48-го пехотного полка.

Сменившись около 1 часа ночи, я вернулся в хату и немедленно заснул. Проснулся скоро, сильно стучали в окно и в дверь. Это был какой-то вольноопределяющийся, который сообщил, что еще вечером весь отряд перешел на другой берег Днестра и во всей колонии остались лишь наша и еще другая застава, о которых забыли. Сон моментально исчез, и мы бегом бросились к берегу Днестра. По дороге к нам присоединились еще несколько кадет и полковник Рогойский. По крутому спуску сошли на лед: он был тонкий и трещал под ногами, надо было спешить его пройти. Рогойский приказал разомкнуться на 15 шагов и бежать. Фигуру идущего впереди не