К концу 1919 года жизнь в Одесском корпусе стала тяжелой. Кормили плохо, средств не было, здание не отапливалось, и в помещениях было нестерпимо холодно; запасов обмундирования не оставалось, все ходили в том, в чем приехали, и наша 1-я рота представляла собой зрелище необычное. Многие были во фронтовой одежде или в смешанной с кадетской, другие сохранили еще кадетскую форму, а некоторые добавляли к ней отличительные знаки добровольческих частей, в которых они были на фронте. Хотя кадеты Одесского корпуса и были в большинстве, но наряду с ними собралось много кадет и других корпусов, откомандированных из армии для продолжения образования. Необходимо отметить, что между всеми нами сразу же установилось согласие и тесное товарищество. Одесские кадеты немедленно приняли всех нас в свою семью и отнеслись к нам дружелюбно и по-братски.

К январю 1920 года положение на фронте стало угрожающим. Добровольческая армия отходила, фронт рушился, Одесса была обнажена, в самом городе обстановка была тревожной. В отпуск стали пускать только группами, и 1-й роте было приказано брать с собой винтовки. Помню, как однажды одну такую группу, в которой был и я, обстреляли из одного дома, но, к счастью, никого не ранили. В некоторые районы города было опасно ходить даже вооруженными группами.

Приказ об эвакуации Одессы был отдан, кажется, еще 22 января, но никаких приготовлений в корпусе не делалось. Колебания и нерешительность директора корпуса, полковника Вернадского, привели к тому, что корпус упустил все возможности погрузиться на пароход, под прикрытием юнкеров Сергиевского артиллерийского училища, взяв с собой корпусное имущество и личные вещи. Только лишь с раннего утра 25 января стало известно о приказании бросить все и погрузить корпус на пароход, для следования в Крым.

Передовые части красных были уже в 7 верстах от Одессы, орудийная стрельба доносилась совсем отчетливо. Часам к 11 утра, 25 января, перестрелка перенеслась в центр города. После ухода в порт части кадет с подводами выяснилось, что в городе восстание и что нам, оставшимся, пробиться в порт не удастся. Известия об этом, вместе со всевозможными паническими слухами, исходили от беженцев и разрозненных воинских частей с обозами, которые бесконечной лентой тянулись мимо корпуса, по Б. Фонтанской дороге. Сообщали даже, что наши кадеты до порта не дошли и были все перебиты восставшей чернью. Полковник Бернадский вызвал из 1-й роты охотников пойти на разведку по направлению к городу, и так как вызвались все, назначил двух правофланговых, Никольского[131] и меня. Через минуту приказание было отменено… Видя эти колебания, исполняющий обязанности вице-фельдфебеля Тарасенко 1-й[132] вывел роту на плац перед корпусом. Винтовки нам были выданы еще с утра, несколько обойм патронов каждый засунул по карманам, так как подсумков не было. Настроение было нервное, общее желание было все же пробиваться в порт. Полковник Бернадский перед строем, испуганный и волнующийся, стал отговаривать от необдуманных действий и напомнил о том, что мы не имеем права покинуть младших кадет. Наконец, к 2 часам дня, видя, что дальнейшее промедление грозит гибелью, полковник Бернадский отдал приказ о выступлении на румынскую границу.

Чуть ли не последними мы покинули окраину города и включились в поток повозок. Имея впереди младших кадет и чинов персонала с женами и детьми, наша полурота шла в арьергарде с заряженными винтовками. Ждали обстрела в спину. Дул ледяной ветер, неся с собой мелкие льдинки и затрудняя дыхание. В каком-то месте дороги открылся вид на море, и мы увидели цепь пароходов и иностранных военных судов, уходивших с рейда. Стало еще более жутко, и мы впервые поняли, насколько безнадежно было наше положение.

Пройдя 15 верст, к вечеру мы пришли в Люстдорф и с трудом разместились в ледяном здании какой-то школы. С утра ничего не ели, ни вещей, ни какой-либо еды не было ни у кого. Поздно ночью нас разбудили: оказалось, что какая-то часть приготовила для кадет кашу. Закусив, улеглись снова на пол, пока в 6 часов утра общее выступление не заставило и нас продолжать путь. Наша полурота была отряжена для охраны обоза полковника Мамонтова, который не надеялся на своих солдат; кажется, это произошло или без ведома, или вопреки желанию директора. По-прежнему дул сильный ветер, неся снег и льдинки; полковник Мамонтов повел нас какими-то боковыми дорогами и через замерзшие поля. Не помню, в чем выразилась наша охрана обоза; может быть, даже мы до него не дошли и как-то нас снова вернули к корпусу. Перейдя Сухой Лиман, на полчаса остановились в Малой Аккерже, после чего, усталые, замерзшие и голодные, к 12 часам дня пришли в Большую Аккержу, где была назначена дневка. Все колонии, через которые мы проходили, были совершенно опустошены проходившими частями, и достать продовольствие было невозможно.

Опять нам отвели пустую школу, и мы, достав соломы, устроились отдыхать. Несмотря на холод и усталость, настроение поднялось, то и дело слышались остроты и шутки; не хотелось верить в безнадежность положения и казалось, что еще немного, и мы попадем на румынскую территорию, а оттуда в Сербию. Немного отдохнув, я и Стойчев захватили винтовки и отправились по хатам искать хлеба. Только на краю колонии что-то достали, но деньги от нас отказались взять. Вернувшись, поделились хлебом с друзьями и случайно узнали, что где-то, в какой-то хате, можно поужинать. Собрав все свои деньги, отправились туда впятером; действительно, нам дали хороший и сытный ужин за 15 рублей с человека, а в Одессе уже коробка папирос стоила 30 рублей! Уходя, заказали себе еду наутро и заплатили вперед… но ночью, в 12 часов, нас неожиданно подняли. Оказалось, что красные части окружают колонию и все отряды уже уходят на Овидиополь.

Мы выступили в путь; ночь была темная и ледяная. Выслали дозоры вперед и в стороны, по одному человеку; я попал направо, с приказанием стрелять, если замечу что-либо подозрительное. Идя один по линии телеграфных столбов, в полной темноте и по колено в снегу, я скоро потерял представление о том, где находится наша колонна, и, дойдя до места, где телеграфная линия расходилась налево и направо, запутался окончательно. На мое счастье, где-то впереди блеснул слабый огонек: как оказалось, кто-то закуривал папиросу. Собрав силы, пошел в том направлении и с трудом выбрался на дорогу со свежими следами прошедших отрядов. Наконец, догнав нашу роту, я явился к полковнику Рогойскому (Полоцкий кадетский корпус), заменявшему командира 1-й роты. Оказалось, что уже давно все дозоры были отозваны и что меня искали, но я отбился