При этом качество товаров показалось Жиду ужасным, он даже не смог подобрать в Москве сувениры для парижских друзей: “Товары, за редким исключением, совсем негодные. Можно подумать, что ткани, вещи и т. д. специально изготавливаются по возможности непривлекательными, чтобы их можно было купить только по крайней нужде, а не потому, что они понравились”.400 По словам французского писателя, в СССР готовы покупать вещи, показавшиеся бы “у нас на Западе” безобразными.401

В том же 1936-м в СССР приехал Луи-Фердинанд Селин – собирался получить гонорар за русский перевод своего романа “Путешествие на край ночи”. До Москвы он не доехал, оставил описание Ленинграда, которое до сих пор шокирует читателей. Вместе с Натали, своей переводчицей, Селин прошелся и по магазинам. По словам Селина, даже в Либерии и Камеруне, где он “торговал с дикарями”, “спекулировал тоннами”, он не решился бы предлагать покупателю такие товары: “…у меня бы рука не поднялась. Когда я называю советские товары «жалкими отбросами», я ничего не преувеличиваю. Я обошел все их магазины на больших улицах вместе с Натали. Такого дерьма, каким они торгуют, я еще нигде не видел. Воистину нужно быть гением, чтобы суметь здесь одеться. Их ткань – это настоящая пакля, даже нитки не держатся… И за это надо платить! Обратите внимание!.. Нужен целый воз денег, чтобы сделать самое обычное приобретение… несколько хлопчатобумажных отрезов!..”402

Селин, антикоммунист и антисемит, которого часто обвиняли в фашизме, – не самый надежный источник. Тем интереснее, что в своих наблюдениях он отчасти совпадает не только с объективным Андре Жидом, но и с просоветски настроенным Лионом Фейхтвангером. Последний старался обращать внимание на светлые стороны советской жизни, но и ему бросилась в глаза бедная и некрасивая одежда москвичей: “…тому, кто видит Москву впервые, одежда кажется довольно неприглядной. Правда, достать необходимое можно, притом некоторые вещи, как, например, овчины или галоши, поразительно дешевы, остальные большей частью довольно дороги. Но что абсолютно отсутствует – это комфорт. Если кто-либо, женщина или мужчина, хочет быть хорошо и со вкусом одет, он должен затратить на это много труда, и всё же своей цели он никогда вполне не достигнет. Однажды у меня собралось несколько человек, среди них была одна очень хорошо одетая актриса. Хвалили ее платье. «Это я одолжила в театре», – призналась она”.403

Прошло всего три-четыре года. Парижанин Мур ходит по центральным улицам Москвы, заглядывает в ЦУМ на своей любимой Петровке, в магазины на Кузнецком Мосту. Но он редко упоминает очереди и не сетует на низкое качество товаров. Конечно, Андре Жид во Франции жил значительно богаче семьи Эфронов, одевался в других магазинах, обедал в других ресторанах, – но все-таки парижскую жизнь Мур знал, мог сравнивать. За четыре года жизнь Москвы и москвичей изменилась к лучшему. В последний предвоенный год будто наступил потребительский бум. Появились “показательные” универмаги на Даниловской площади, на Добрынинской площади, даже в далекой Марьиной Роще. Там можно было приобрести ткани суконно-шерстяные, шелковые, льняные, хлопчатобумажные, готовую верхнюю одежду, обувь, трикотаж, головные уборы и даже “дамские манто из черного каракуля” – высший шик по тем временам. У этих универмагов было несколько филиалов. Скажем, на Таганской площади открылся филиал Москворецкого показательного универмага. Основное здание было на Даниловской площади. Филиал на Таганской торговал тканями, платьем, обувью, бельем и трикотажем. А более скромный филиал на Большой Тульской – тканями и клеенкой.

Первым, главным, лучшим из лучших был показательный универмаг на Петровке, 2 – ЦУМ или ЦПУ, Центральный показательный универмаг, бывший магазин Мюра и Мерилиза. На Петровке, 6 размещался его филиал. В ЦУМе обеспеченным советским гражданам предлагали “большой выбор товаров улучшенного ассортимента”: “Дамские шелковые и шерстяные платья новых фасонов, юбки и блузки, дамские жакеты из мерлушки и кролика под котик, демисезонные пальто, дамскую модельную обувь”. ЦУМ и другие показательные универмаги работали с девяти утра до восьми вечера, без выходных: приходите и покупайте, товарищи, если деньги есть! Состоятельные дамы покупали нежный мадаполам на белье, полупрозрачные, нарядные шифон и маркизет – на платья и блузки. В моду надолго вошел крепдешин, в то время еще довольно дорогой материал из натурального шелка[49]. Платье могло обойтись рублей в двести. Антонина Пирожкова заказала у московской портнихи два платья: “Одно было комбинированное: черный крепдешин внизу и крепдешин цвета слоновой кости в верхней части, а другое – желтое с редкими черными горошинами и с черной отделкой. Таких платьев у меня никогда не было, и я чувствовала себя в них очень хорошо. Мне захотелось пойти в театр…”

Для мужчин покупали бостон и габардин, дорогие шерстяные ткани, которые шли на костюмы и элегантные пальто. Покупка бостонового костюма была событием. “Фаворитом мужской моды” называет бостоновый костюм историк советской культуры Наталия Лебина: “Он аккумулировал черты сталинского гламура в повседневности. Самыми важными критериями в данном случае были добротность и солидность”.404405 Преуспевающего поэта-песенника Лебедева-Кумача даже прозвали “Лебедев-бостон”.406

Однако универсальные магазины приблизили к стандартам настоящего общества потребления лишь немногих москвичей. Большинство по-прежнему жили небогато. Вещи носили подолгу. Одежду чинили, перешивали, перелицовывали. Обувь многократно ремонтировали. Ремонт обуви, прежде частный бизнес, государство монополизировало, объединив обувные мастерские в организацию с устрашающим названием Мосгоркожаремсоюз. Чинили обувь кожаную, резиновую, принимали в починку и валенки. Чтобы мастера не обленились, были установлены сроки ремонта: мелкий – в присутствии заказчика или в течение дня, крупный и средний – до трех дней.

В 1940-м москвичи не брезговали и одеждой с чужого плеча, которую другие сдавали на скупочные пункты Мосскупромторга. Такие пункты работали на Каляевской, Пятницкой, на Баррикадной и Покровке, на улице Кирова, на Зацепе, на Ульяновской, Арбате, на улице Горького. Например, пункт на Арбате, дом 5 специализировался на скупке ковров, мехов и обуви.

Наши представления о жизни семьи Цветаевой сформированы мемуарами Ариадны Эфрон – живыми, яркими, богатыми подробностями. Это описание многолетней бедности, почти нищеты, где, казалось, не могло быть места для красивых нарядов: “Вещи были – с чужого плеча, обувь – с чужих ног. За всю мою жизнь во Франции, за все годы у меня было два новых платья: первое мне сшили Наташа и Оля Черновы, в год нашего приезда, второе сшито подругой в 1937-м, в год моего возвращения в СССР, – а было мне 24 года! Маме, правда, что-то перешивалось и иногда шилось – ей ведь приходилось выступать на вечерах, надо было «прилично выглядеть»”.407 Но Ариадна Сергеевна писала воспоминания много лет спустя. Память – своеобразный цензор: она отбирает и сохраняет одно, а другое неизбежно забывается, стирается из памяти, будто и не было. Но сохранившиеся документы позволяют дополнить картину.