пятнадцать минут, покуда мамина старенькая красная «Тойота», чихая выхлопом, везла нас домой. Я сидела впереди; в сиденье подо мной обнаружилась дырка, и я успела за время поездки расковырять ее пальцами. Шкатулку вместе с отцовскими трофеями мне пришлось оставить в участке. Мне она нравилась — и музыка, и танцующая балерина. Я беспокоилась, вернут нам ее или нет.

— Ты все правильно сделала, моя хорошая, — сказала в конце концов мама. Прозвучало это утешающе, но отчего-то не слишком убедительно. — Но мы должны вести себя как обычно, Хлоя. Так обычно, как только возможно. Понимаю, что это будет нелегко, но нужно чуть потерпеть.

— Ладно.

— Может быть, когда мы вернемся, тебе будет лучше пойти в свою комнату и закрыть дверь. Я скажу папе, что тебе нездоровится.

— Ладно.

— Он ничего нам не сделает, — повторила мама, и я не стала отвечать. Чувство было такое, что она это самой себе сказала.

Мы свернули на длинную подъездную дорожку, ту самую, гравийную, по которой мне доводилось носиться среди движущихся между деревьев теней, взбивая кроссовками пыль. Больше мне бегать не понадобится, поняла я. Больше бояться нечего. Но по мере того, как наш дом в заляпанном кляксами от насекомых ветровом стекле делался все ближе, во мне нарастало неодолимое желание распахнуть дверь, выскочить наружу, броситься в чащу и затаиться там. Казалось, в лесу сейчас куда безопасней. Дыхание начало учащаться.

— А вдруг у меня не получится? — спросила я. Воздух я глотала уже очень часто, пусть и неглубоко; от гипервентиляции все вокруг сделалось ярче и пошло пятнами. На какой-то миг мне показалось, что я прямо сейчас в машине и умру. — Куперу-то хоть можно сказать?

— Нет, — ответила мама. Она взглянула на меня, увидела, с какой пугающей скоростью у меня вздымается грудная клетка. Оставив одну руку на руле, развернулась в мою сторону, погладила мне пальцами щеку. — Хлоя, дыши нормально. Ради меня. Попробуй вдохнуть носом.

Я сомкнула губы и поглубже вдохнула через ноздри, наполнив всю грудь воздухом.

— Теперь выдыхай через рот.

Сделав губы трубочкой, я медленно выпустила воздух и почувствовала, что сердце бьется уже не так дико.

— А теперь повторяй.

Я стала повторять. Вдох носом, выдох ртом. Зрение понемногу восстанавливалось, так что когда машина наконец остановилась у крыльца и мама выключила зажигание, я обнаружила, что могу глядеть на нависшую громаду дома, нормально дыша.

— Мы никому ничего не говорим, — повторила мама. — До тех пор, пока не приедет полиция. Ты все поняла?

Я кивнула, уронив слезинку. Повернувшись к маме, увидела, что она тоже смотрит на дом. Смотрит так, будто там поселились призраки. Только в этот миг, глядя на ее напряженное лицо, в котором напускная уверенность так и не сумела скрыть поселившийся в глубине глаз страх, я поняла ее истинные намерения. Поняла, почему мы здесь, зачем вернулись. Не оттого, что мама чувствовала себя обязанной это сделать, не из-за ее слабости. Мы вернулись, потому что она хотела доказать себе, что не боится его. Доказать себе, что она сильная и бесстрашная, что способна не убегать от проблем, как всегда это делала. Не прятаться от проблем, от него, не делать вид, что их не существует.

А теперь ей стало страшно. Так же страшно, как и мне.

— Пойдем, — сказала мама, распахивая дверцу. Я тоже вылезла, захлопнула дверь и обошла машину, глядя на крыльцо, на поскрипывающие от ветерка кресла-качалки, на тень, которую моя любимая магнолия отбрасывала на гамак, привязанный отцом к ее стволу несколько лет назад. Мы вошли внутрь; входная дверь издала громкий стон. Мама подтолкнула меня к лестнице, и я уже двинулась было в спальню, но голос заставил меня застыть, даже не поставив ногу на ступеньку:

— Вы где были?

Замерев на месте, я осторожно повернула голову и увидела, что отец сидит на диване в гостиной и смотрит на нас. В руке у него была бутылка пива, и он обдирал с нее пальцами влажную этикетку; на столике уже набралась целая кучка бумажных катышков. Рядом с ней были рассыпаны семечки. Отец был чистым, после душа, волосы аккуратно зачесаны назад, подбородок недавно побрит. И, похоже, приоделся — брюки цвета хаки, заправленная в них рубашка. В то же время он выглядел заметно уставшим. Даже, пожалуй, измученным. Кожа казалась обвисшей, глаза — запавшими, словно он несколько ночей не спал.

— Пообедали в городе, — ответила мама. — Решили, что девочкам нужно развлечься.

— Отличная идея.

— Вот только Хлоя неважно себя чувствует, — сказала мама, глядя на меня. — Боюсь, не подхватила ли чего.

— Вот незадача, моя радость… Иди-ка ко мне.

Я глянула на маму, та чуть кивнула. Спустившись по ступенькам обратно, я вернулась в гостиную и подошла к отцу, чувствуя, что сердце мое вот-вот выскочит из груди. Встала перед ним, а он испытующе на меня глянул. Я вдруг подумала — а что, если он заметил пропажу шкатулки? Что, если он меня сейчас про нее спросит?

Отец положил руку мне на лоб.

— Радость моя, ты ж прямо горишь, — сказал он. — Пот ручьем. И трясет тебя всю.

— Да, — согласилась я, уперев глаза в пол. — Мне нужно прилечь.

— Обожди-ка. — Отец подхватил бутылку с пивом и прижал мне к шее. Я дернулась, кожа под холодным запотевшим стеклом сразу онемела, с него закапало мне на грудь, на блузку. Я почувствовала под бутылкой собственный пульс, его лихорадочный ритм. — Так легче?

Я кивнула, с трудом выдавив улыбку.

— По-моему, ты права, — сказал он. — Пойди-ка приляг. И постарайся уснуть.

— А Куп где? — спросила я, вдруг осознав, что его не видно.

— У себя.

Я снова кивнула. Его комната была слева от лестницы, моя — справа. Я подумала, что, может быть, удастся проскользнуть к нему в спальню так, чтобы родители не заметили, залезть на кровать и с головой укрыться покрывалом. Оставаться одной мне совсем не хотелось.

— Иди приляг, — повторил отец. — Я к тебе попозже загляну, температуру померить.

Я развернулась и снова двинулась к лестнице, все еще прижимая к шее бутылку. Мама пошла за мной; то, что она рядом, внушало мне уверенность. Мы уже почти вышли из гостиной.

— Мона, — позвал отец. — Обожди минутку.

Я почувствовала, что мама разворачивается, смотрит на него. Она не ответила, так что отец заговорил снова.

— Ты ничего не хочешь мне сказать?

* * *

Я смотрю на реку и чувствую, как взгляд Аарона сверлит мне череп. Оборачиваюсь к нему — в сомнении, верно ли я расслышала или это опять мое подсознание переполнили воспоминания, туманя мне мозг, путая