продолжил Аарон, сложив руки на столе и наклонившись вперед. — Он все про него знает, а следовательно, может оказаться, что он знает и вас. Наблюдает за вами. Он мог видеть, как Лэйси от вас выходит. Я всего лишь прошу вас довериться собственным ощущениям. Быть настороже и прислушиваться к тому, что подсказывает вам инстинкт.

Я подумала про «Кипарисовое кладбище», про ощущение, будто за мной наблюдают, которое испытывала, подходя к машине и по дороге в офис. Заерзала на стуле, чувствуя все возрастающее беспокойство. Разговоры об отце всегда заставляли меня испытывать вину, вот только я никогда не могла понять, за что именно. За то, что предала его, что единственная из всех указала на него, и в результате он оказался за решеткой до конца своих дней? Или за то, что у меня с ним одна кровь, одна ДНК, одна фамилия? Сколько раз, когда речь заходила об отце, я чувствовала неодолимое желание просить прощения. Просить у Аарона, у родителей Лины, у всего Бро-Бриджа. У всех вокруг — за то, что существую на свете. В мире было бы куда меньше боли, если б Ричард Дэвис вообще не родился…

Однако он родился, а следом за ним и я.

Чувствую рядом движение и поворачиваю голову к Патрику, который не спит и смотрит на меня. Наблюдает за мной, за тем, как движутся мои обращенные к потолку глаза, пока я прокручиваю в голове разговор с Аароном.

— Доброе утро. — Голос у него все еще сонный, он вздыхает, охватывает меня руками и прижимает к себе. — О чем задумалась?

— Да ни о чем, — отвечаю я, тоже прижимаясь поближе. Трусь о его бедра и улыбаюсь: в меня упирается что-то твердое. Изогнувшись, я поворачиваюсь к нему, охватываю его ноги своими — и вот мы уже в полусонном молчании занимаемся любовью. Наши тела, чуть влажные от утреннего пота, прижаты одно к другому; Патрик впивается в меня крепким глубоким поцелуем — язык прямо у меня в глотке, зубы давят на губу. Его руки шарят по моему телу, по бедрам, животу, минуют грудь и приближаются к горлу.

Я отвечаю на поцелуи, стараясь не обращать внимание на руки у себя на шее. Мне хотелось бы, чтобы он перенес их куда-то еще, куда угодно… Но Патрик этого не делает. Не убирает руки, а сам продолжает двигаться — резче и резче, быстрей и быстрей. Руки начинают давить. Я с криком отталкиваюсь от него и поспешно отодвигаюсь в сторону, как можно дальше.

— Что такое? — спрашивает он и садится, ошеломленно глядя на меня. — Я сделал тебе больно?

— Нет, — говорю я, чувствуя, как колотится сердце. — Нет, не больно. Просто…

Смотрю на него, на его озадаченное лицо. На беспокойство во взгляде, что он все-таки причинил мне боль, на обиду, которую он не может не чувствовать при мысли, что я вырвалась из его объятий, будто его пальцы были горящими спичками, обжегшими мне кожу. Потом вспоминаю, как он целовал меня вечером на кухне. Как трогал пальцами трепещущую жилку под челюстью, как ласково, но твердо взял за шею…

Я валюсь обратно на подушку и вздыхаю:

— Прости меня. — Крепко зажмуриваю глаза. Надо выбросить это из головы. — Что-то я сегодня сильно напряжена. Дергаюсь без видимой причины.

— Все в порядке. — Патрик обнимает меня за талию. Я знаю, что все испортила, — его возбуждения след простыл, да и моего тоже; но он все равно меня обнимает. — Сейчас столько всего творится…

Я знаю, что он знает, что я думаю про Обри и Лэйси, но вслух этого никто из нас не произносит. Какое-то время мы лежим молча и слушаем дождь. Стоит мне подумать, что Патрик, кажется, опять заснул, как я слышу его шепот:

— Хлоя?

— М-м-м…

— Ты мне ничего рассказать не хочешь?

Я не отвечаю, и затянувшееся молчание говорит ему все, что он хочет знать.

— Ты можешь смело со мной поделиться, — шепчет он. — Я твой жених. Я за тебя. Всегда.

— Знаю, — говорю я. И я ему верю. В конце концов, я все рассказала Патрику про отца, про свое прошлое. Но одно дело — отвлеченно перебирать воспоминания, сообщая о них как о свершившихся фактах, только и всего. И совершенно другое — заново переживать их в его присутствии. Видеть в каждом темном углу лицо отца, слышать слова мамы, эхом звучащие в чужих словах. Хуже всего, что все это — ощущение дежавю — уже было раньше. Никогда не забуду взгляд Купера, когда он смотрел на меня тогда, давно, а я пыталась объяснить свои поступки, свои мысли. Ту смесь озабоченности с неподдельным страхом.

— Я в порядке, — говорю. — Честное слово. Просто столько всего сразу… Девочки пропадают, отцовская годовщина скоро…

Мой телефон на прикроватной тумбочке принимается энергично вибрировать, включившийся экран частично освещает все еще темную спальню. Опершись на локоть, я щурюсь на незнакомый номер, чей обладатель пытается до меня дозвониться.

— Кто это?

— Не знаю, — отвечаю я. — Вряд ли по работе — сегодня суббота и еще совсем рано.

— Давай, отвечай, — говорит Патрик, отворачиваясь. — Мало ли что…

Я беру телефон, даю ему еще немного повибрировать в ладони, потом провожу пальцем по экрану и подношу к уху. Прокашливаюсь и говорю:

— Доктор Дэвис слушает.

— Здравствуйте, доктор Дэвис, это детектив Майкл Томас. Мы в понедельник беседовали у вас в офисе насчет исчезновения Лэйси Деклер.

— Да, — говорю я, бросая взгляд на Патрика. Он тоже взял телефон и проверяет сейчас почту. — Я вас помню. Чем могу быть полезна?

— Тело Лэйси обнаружено сегодня утром в переулке за вашим офисом. Прошу прощения, что сообщаю подобное по телефону.

Я резко вздыхаю, инстинктивно прикрыв рукой рот. Патрик смотрит на меня, опускает телефон. Я молча отрицательно трясу головой, по моим щекам текут слезы.

— Нужно, чтобы вы подъехали в морг и взглянули на тело.

— Но… — Я не уверена, что правильно его поняла. — Прошу прощения, детектив, я ведь Лэйси всего один раз в жизни видела. Вы наверняка предпочли бы, чтобы ее опознала собственная мать? Я с ней и знакома-то толком не была…

— Тело уже опознано, — перебивает он. — Поскольку ее обнаружили у самого вашего офиса, а мать видела ее, только когда подвозила туда, на данной стадии разумно предположить, что вы последняя застали Лэйси живой. Мы бы хотели, чтобы вы взглянули на нее и сказали нам, изменилось ли что-нибудь с момента приема у вас. Может статься, что-то не на месте…

Я выдыхаю, перевожу ладонь ото рта на лоб. Кажется, в комнате делается жарче, а