Но отец не приехал. Не смог. Зато прислал ядовитую «БМВ», искренне полагая, что ей понравится этот цвет. А она с детства не выносила ярко-красный. Так же, как бесконечные пансионы и собственное имя… Чуда не свершилось. Ни тогда, ни позже. Прекрасный Принц оказался хорошим, умным, расчетливым бизнесменом.

«Марианна ничего не значит для меня. Она всего лишь никчемная маленькая дурочка. Страшненькая наследница миллионов. Наш брак будет выгодной сделкой…»

Тогда ей хотелось умереть. Но она предпочла исчезнуть. Хотела доказать ему, себе и всем, что чего-то стоит. Сама по себе. Без папиных денег. Но доказал только, что тоже умеет предавать…

«…удивительная… таких больше нет… девочка-цветок…»

«Да, ты прав, таких идиоток, как я, больше нет. Тебе бы следовало меня ударить по лицу, как это всегда делала мама…»

Анна положив руки на руль и, спрятав лицо в ладонях, отчего-то заплакала, по-детски всхлипывая, думая, как все это глупо: сидеть в дорогой машине и реветь – как в пошлой мелодраме…

«Почему она не уезжает? – Глядя в окно, думал Марк. – Убирайся ко всем чертям. В свой мир. На своей шикарной машине. На поиски новых развлечений…»

Красная «БМВ» тронулась с места и, описав разворотный крендель, влилась в автомобильный поток.

– Черт с тобой, – сказал Марк. Но легче не стало.

Он отошел от окна. Налетел на табурет. Схватив его за деревянную ногу, с силой припечатал о стену.

«Тресь!» Ножка осталась в руках. И теперь искалеченный треножник глядел на него с немой укоризной.

«Ну и что дальше? Придурок. Выпей успокоительное. Пока снова не очутился за решеткой…»

Он обшарил карманы, достал пузырек с голубоватыми шариками. Высыпал в пригоршню. Получилась горочка. Или пирамидка. Марк вышел в коридор, открыл узкую дверь и высыпал содержимое кулака в пасть клозета.

– На том свете все успокоимся, – проговорил он, усмехнувшись своему отражению в тусклом старом зеркале. – Нездоровый черный юмор…

Ярко-красная «БМВ», подскочив на выбоине в асфальте, чиркая нежным немецким брюхом по стандартной российской дорожке, подползла к обшарпанной кирпичной пятиэтажке. Анна оставила машину во дворе. Поначалу она злорадно надеялась однажды утром не обнаружить отцовского подарка на привычном месте. Но машину не желали так же, как и хозяйку. И постепенно Анна даже прониклась к ней смутной симпатией. Машина очень старалась, как верная собачонка подчинялась хозяйским желаниям и покорно становилась между ржавой невыездной «копейкой» и рычащей «Нивой».

В однокомнатной квартире, которую снимала Анна, не было ни кондиционера, ни даже вентилятора. Анна распахнула балконную дверь, но в горячую комнату ворвался кислый запах московского смога, оглушительный детский плач, вопли соседского Hi-Fi стерео, вперемешку с забористыми выяснениями отношений местных лавочных аборигенов.

В комнате царил бардак из тряпок, книг, видеокассет, компактдисков. Но это был её бардак, куда посторонним вход строго воспрещался. Подойдя к окну, она закурила. Вдали, меж обугленных, вздернутых к небу в безмолвной мольбе о дожде, древесных верхушек, разрывая облака, самодовольно возвышался грязно-розовый шпиль нового элитного дома. С суровой вооруженной охраной, подземным гаражом, звуконепроницаемыми стенами и бесчисленных количеством кондиционеров… Два последних месяца она вела странную двойную жизнь, старательно балансируя где-то между… Но так и не сумела найти свой берег…

«Возвращайся в свой круг…» Может он и прав: игра окончена? Но отчего так тяжело и тоскливо на душе?

– Балбес ты! – визгливо донеслось из соседнего окна. Невидимая мама воспитывала сына. – Будешь всю жизнь копейки считать, как твой отец!

Анна затворила балкон. Подошла к большому зеркалу в старомодной оправе, медленно разделась, оставшись в кружевных трусиках оттенка «пены шампанского». Рука неуверенно скользнула от полуоткрытых губ вниз, по золотистому желобку меж ключицами, по прерывисто вздрагивающему теплому холмику груди, к темной впадинке пупка…

«Ты пахнешь персиком…»

Анна закрыла глаза, чуть подавшись вперед, и тотчас ощутила ледяное прикосновение равнодушной стеклянной глади к нежной тверди напрягшихся сосков. Она вздрогнула, словно очнувшись ото сна. До боли прикусив губу, открыла шкаф, из которого потянуло приторной сладостью дорогих духов, выбранных матерью. Анна терпеть не могла этого запаха, но отчего-то тщательно его распространяла по всей приобретенной в парижских бутиках, одежде. Сняла первое попавшееся платье, с глубоким асимметричным декольте и короткой замысловатой юбочкой – последний хит молодежной линии Унгаро, а затем набрала номер московского представительства Швейцарского банка и попросила приготовить деньги со счета Марианны Литичевской.

Марк вышел из метро на одной из центральных станций. Он сам толком не знал, зачем приехал сюда. Почему-то ему казалось, что там, где он однажды бродил мальчишкой мед монументальных фасадов серых домов, плутая в лабиринте улиц, все должно было остаться прежним. Но Марк опять ошибся. Людской поток вынес его совсем в иной город, ослепляющий, подобно новогодней елке. Он сверкал надушенными яркими витринами, манил, зазывал, как коробейник разноцветными безделушками, притягивал, как дорогая уличная девка, блеском фонарных глаз, рекламными улыбками, оставаясь по-прежнему недостижимым миражом для усталого человека с окраины, никогда не чувствовавшего себя хозяином даже собственной жизни.

Этот город принадлежал Александре. И непонятной девушке Марианне. А ему оставалась лишь придорожная пыль.

Марк потянул наугад одну из зеркальных дверей, и тотчас к нему подскочила милая улыбчивая девушка, любезно осведомившись, что господин пожелает. Марк вытаращил глаза, потому что он никак не ожидал, что похож на господина, и подумал вдруг, что по-настоящему, до зубовного скрежета, он желает хоть на минуту увидеть Анну, ощутить тепло ее тонких пальцев в своей ладони. Но это было невозможно, и уж, тем более, не под силу этой симпатичной вежливой девушке. И поэтому, пробормотав извинения, он вышел обратно и медленно побрел по улице, вдоль расцвеченных фасадов.

– Господин, послушайте…

Марк вздрогнул, затормозив. Невесть откуда взявшийся старик в грязных лохмотьях пересек залитый неоновым золотом тротуар, протянул хилую трясущуюся руку:

– Господин, помогите ветерану…

В душном воздухе разлился тлетворный запах разложения. Отшатнувшись, Марк порылся в кармане, наугад достал купюру, отгоняя шальную мысль, что откупается от собственной старости. Бормоча слова признательности, поминая Господа, старик уполз обратно в тень. Но тут же, как грибы после дождя выросли один за другим оборванные дети с серыми лицами и тоже затянули:

– Помогите Христа ради…

Марк дал и им и поспешно прибавил шаг, следуя за неоновым лучом, отрываясь от армии дна, помимо воли думая о том, что мог бы быть одним из них, и о том, насколько призрачна грань, разделяющая эти два мира. Вот только вниз попасть легко, а обратно – почти невозможно…