В помощи Ирена очень нуждалась. К началу сентября Grossaktion в гетто подходила к своему завершению. Оставшиеся на Умшлагплац дети были слишком слабыми и больными, истощенными стрессом и тяготами выживания, и помочь им было теперь некому. К третьей неделе августа немцы приказали закрыть клинику Алы и Нахума, а Але особым приказом вообще запретили появляться на платформе. Поэтому она, оставшись старшей медсестрой в госпитале на улице Лешно, посвятила все свои силы уходу за больными и голодающими, число которых росло. Ее муж Арек был частью внутреннего круга еврейского Сопротивления, и Ала на свой лад тоже была одним из бойцов, сражавшихся на передовой. Когда машины «Скорой помощи», нагруженные припасами и грязным бельем, громыхали мимо блокпостов, в них благодаря Але всегда прятались один-два маленьких безбилетника. Часто эти дети отправлялись к Ирене. Но у Алы были связи и с другими подпольщиками, также проводившими спасательные операции.

Ранним утром 6 сентября 1942 года основной персонал больницы собрался на срочное совещание. Ала чувствовала себя усталой. Она слушала, прислонившись к стене. В голосах врачей звучала паника. За день до этого на улицах Варшавы появились объявления: любому поляку обещалось помилование, если он выдаст евреев, которых скрывает. В госпитале в тот день все, даже лежачие больные, по приказу немцев были обязаны явиться для последней регистрации. Иллюзий больше никто не питал, и Ала знала, что у многих членов персонала были личные причины волноваться. Врачи и медсестры пытались спасти своих собственных престарелых родителей и маленьких детей, фиктивно регистрируя их как пациентов225. А теперь, получается, им поручили отправить свои семьи на верную смерть. Ала видела, как одна из медсестер поняла это и, бессильно опустившись на пол, заплакала.

В то утро у Алы появилась идея, скорее даже зачаток идеи. «А что, если…» Но мысль была прервана топотом тяжелых сапог и лающими немецкими приказами. В коридоре началась суматоха, мимо нее пробежал какой-то врач. Ала замерла. Она повернулась к молодой медсестре с большими испуганными глазами, но не смогла ее утешить. Господи, я знаю, что происходит, – пронеслась мысль в голове у Алы. Но она не могла заставить себя произнести вслух остальное. Похоже, начинается еще один поход доктора Корчака на Умшлагплац.

Эта мысль вернула ее к жизни, и Ала засуетилась. Она видела ужасы, творившиеся на Умшлагплац, и не думала, что ее можно чем-либо еще удивить. Но даже она была шокирована, увидев, как эсэсовцы спокойно проходят вдоль рядов кроватей, стреляя в голову каждому, кто был в бреду или не мог ходить. Напуганных пациентов в легких больничных пижамах под дулами автоматов сгоняли к дверям, а за ними несчастных заталкивали в открытые кузова грузовиков. Медсестры и врачи забегали в палаты впереди эсэсовцев, в отчаянии пытаясь спасти своих близких от последнего кошмара. Дрожащими руками они вливали им в рот свои драгоценные дозы цианистого калия. Ала в ужасе смотрела, как плачущий врач не выдержал и обратился к медсестре, попросив дать достаточную дозу цианида его отцу. Ала лучше других знала, что это была величайшая милость. Марек Эдельман говорил об этом так: «Отдать свой яд другому – это действительно героическая жертва… сейчас это самая драгоценная, самая незаменимая вещь»226. Яд позволял умереть без мучений.

Ала не могла выносить этого. Но появившаяся накануне идея ее не покидала. Она помчалась в детскую палату, где в залитой ярким светом комнате уже царил хаос, и, обратившись к дежурной медсестре, дала ей краткие инструкции: Беги на кухню и скажи, что мы уже идем. Ала распорядилась, чтобы кухонные рабочие наполнили грузовик продуктами и пустыми ящиками из-под овощей. Повернувшись к детям, Ала хлопнула в ладоши: Дети! Нам нужно построиться! Выстроившись цепочкой, дети взяли друг друга за руки, а медсестры-стажерки держали на руках по два-три младенца. Тридцать детей быстро спустились вместе с Алой на кухню по «черной» лестнице, а затем их разместили в кузове автомобиля между деревянными ящиками для картошки. Ала приказала повару сесть за руль, и мгновение спустя она уже смотрела, как грузовик исчезает за углом.

В то утро Ала спасла тридцать детей. Но в госпитале погибли сотни людей. После шестого сентября больница гетто перестала существовать, но это уже не имело особого значения. Уничтожен был весь квартал. Восемьдесят пять процентов первоначального населения гетто – 450 979 человек – было депортировано, а те, кто остался, голодали и жили в постоянном страхе227. Около 30 000 евреев было отобрано для рабского труда на фабриках гетто. Еще 30 000 – в немалой своей части семьи с маленькими детьми – избежали облав и теперь прятались в руинах, подвалах и на чердаках228. Их безжалостно преследовали. На фабрике Вальтера Теббенса в гетто осенью 1942 года среди рабочих оставались Хеня и Нахум Ремба, а также Хеня Коппель, мать малышки Беты, и Ала.

Вскоре туберкулез и голод вновь наполнили бы опустевшие палаты Алы, но к этому моменту госпиталь уже лежал в руинах. У болезни был только один плюс. Пока в гетто продолжалась эпидемия – а как ее могло не быть при таких условиях? – «эпидемический» пропуск Ирены продолжал действовать. А это значило, что Ирена и Ала могли продолжать работать вместе, спасая детей.

Ирена была не единственным человеком в Варшаве, занятым тайными операциями по спасению еврейских детей и их семей. Руководимая ею подпольная сеть была не единственной, с которой Ала напрямую сотрудничала. Вынося детей из гетто, Ала иногда передавала их другой ячейке Сопротивления и женщине по имени Александра Даргелова. К поздней осени 1942 года Александра спасла даже больше жизней, чем Ирена, – более пятисот, и схема, которой она пользовалась, была удивительно схожа со схемой Ирены. Неудивительно, что Александра тоже поддерживала связи с неутомимой Хеленой Радлиньской.

Организация Александры называлась RGO – Rada Glowna Opiekuncza – «Главный опекунский совет», – и подобно Ирене, Александра была социальным работником. С 1940 года RGO функционировала как официальная, санкционированная немцами, гуманитарная организация, занятая заботой о беженцах, военнопленных и оставшихся без крова горожанах. Но к 1941 году в RGO начали действовать подпольщики, и прямо под боком у немцев ее персонал втайне сотрудничал с еврейскими благотворительными фондами и польским правительством в изгнании, обеспечивая финансовую помощь семьям в гетто229. К началу 1942 года Александра руководила внутри «Главного опекунского совета» подразделением, которое пошло еще дальше. Они стали прятать еврейских детей в городских приютах под фальшивыми документами230. Некоторых из этих детей Ала и Нахум перед тем вырвали с Умшлагплац231. Кого-то из них Ала вывезла из гетто в машинах «Скорой помощи», спрятав среди пустых коробок.

Ала видела, что той осенью Александра была на грани изнеможения, хотя и не знала всех причин этого. Она и сама была в таком же состоянии. Но Александра занималась не только спасательными операциями, проводимыми через «Главный опекунский совет». Также она стала главой отделения помощи детям в новой тайной организации под конспиративным названием «Жегота». Сначала основатели этой группы называли ее «Временным комитетом помощи евреям», но позже изменили название на «Еврейский совет помощи».