Вскоре яркость эмоций от плотской близости с женщиной притупилась, дикий восторг сменился пресыщенным удовлетворением, а в груди появилась пустота – ибо я отчетливо осознал, что не люблю девушку, однако уже никуда от нее не денусь. На третий день нашей близости Ренара счастливо призналась, что у нее был самый активный период для зачатия и, учитывая, сколько времени мы провели в объятиях друг друга, вероятность беременности очень велика. Поначалу новость не вызвала у меня сильных эмоций, что насторожило девушку, и тут я увидел второе лицо своей любовницы – разгневанное, возмущенное. Чеканя каждое слово, она потребовала объяснений и ясности насчет будущего ребенка – и, признаться, я, воин, побывавшей не в одной схватке, несколько стушевался под неожиданным для себя напором, тут же пообещав, что признаю ребенка и дам ему имя своего рода. И только после осознал, что по местным обычаям это означает также обязательную женитьбу на матери малыша…

И обратного пути у меня нет – я не привык нарушать свое слово, да и от ребенка отворачиваться не собираюсь ни в коем случае: мне хватило собственного детства без родителей, чтобы понять, насколько это тяжело. Конечно, есть вероятность, что Ренара не понесет – но только в том случае, если кто-то из нас бесплоден. Однако я сильно сомневаюсь, что это так, более того, интуиция подсказывает мне, что в чреве сладко сопящей на моем плече женщины уже зарождается новая жизнь. И ведь эта мысль меня нисколько не пугает! Осознав, что я могу быть и наверняка стану отцом, я испытал прилив незнакомой до того нежности, неизведанного счастья, от которого щемит сердце. Так что я не откажусь от Ренары, равно как и от своих слов – надеюсь, что стерпится, слюбится, как гласит местная поговорка. И надеюсь, что никогда не встречу женщину, от одного вида которой мое сердце екнет, а в сознании пронесется – «вот она, твоя настоящая любовь».

Впрочем, сложившийся расклад совсем не плох для человека, большую часть сознательной жизни готовившегося провести ее в кругу собратьев ени чиры, сохраняя притом обет безбрачия, само по себе присутствие красивой девушки, страстно дарующей свою любовь. А если учитывать, что мы находимся на войне и каждый день подвергаем жизнь опасности, каждый час чувствуем опаляющее дыхание смерти – в таких обстоятельствах вероятность, что я когда-нибудь встречу «истинную любовь», крайне ничтожна. А вот рядом спит женщина, которая любовь действительно дарит – и дарит со страстью человека, не знающего, встретит ли закат следующего дня или нет… Женщина, которая родит мне малыша… Сына или дочку, не важно…

Испытывая несвойственную мне нежность, я мягко погладил спящую по шелковистым волосам, по бархатной коже оголенных плеч и отчетливо осознал: я никому ее не отдам!!! Никому!!! Любовь или не любовь – это моя женщина! И всякий, кто попытается взять ее, падет от моего клинка!!!

На короткое время успокоив себя мыслями о семейном будущем, я вновь не удержался от тяжелых дум о будущем настоящей кампании. О моменте, когда азепы или ени чиры прорвутся в обоз и мне действительно придется защищать Ренару с клинком в руках…

Примерно половину пути объединенное войско склабинов прошло относительно спокойно, практически не встречая разъездов акынджи. Первые сложности были связаны с добычей провианта в окрестностях, где не смогли толком убрать урожай из-за кипящих летом боев, а все запасы были давно уничтожены противоборствующими армиями. Кроме того, многие жители просто покинули насиженные места, пытаясь спастись бегством… Кто-то пытался прибиться к нам, но Бергарский распорядился брать лишь одиноких мужчин, имеющих хоть какие-то боевые навыки. Большая же часть пыталась пристать к нам с семьями, не понимая, почему единственное войско Рогоры бежит из страны, а не защищает ее землю и жителей. Другие потоки беженцев заполонили дороги, замедляя наше движение, – и практически везде было невозможно достать еды. Никто не продавал ее даже за золотые монеты, что само по себе разумно – во время голода золотом не наешься. Бергарский приказал забирать еду силой, и отчаявшиеся, обезумевшие от горя люди – в основном женщины и дети, лишившиеся мужей-кормильцев и практически последних запасов, – рвали на себе волосы, бросались на воинов, молили на коленях не отбирать последнее. Фуражиры из рогорцев возвращались с пустыми руками, не в силах забирать необходимое для армии продовольствие у селян, самих обреченных на голод. А когда начали посылать лехов, те обирали все до последнего, вопреки приказу Бергарского оставлять хоть что-то, а попутно грабили беженцев и поголовно насиловали приглянувшихся девок и баб, быстро скатываясь до уровня обычных мародеров.

В едином до того войске, сплоченном совместной битвой, начались брожения, практически вылившиеся в открытое противостояние. И лишь титаническими усилиями мой брат Аджей и герцог сумели обуздать разъярившихся воинов. Зачинщиков смуты поголовно казнили, невзирая на их мотивы и подоплеку событий. Однако после Бергарский приказал также вешать всех, кто ослушается приказа и хоть пальцем тронет кого-то из беженцев. После казни смутьянов он учинил расправу над наиболее провинившимися мародерами, не особенно-то и спешившими в драку. Дисциплина в обеих частях армии подтянулась.

Вообще, кое-какие запасы удалось подготовить еще в Лецеке, но дальновидный герцог всеми силами старался их экономить. И правильно сделал, ибо со второй половины пути отступающее войско склабинов обложили десятки разъездов акынджи – словно свора псов, загоняющих медведя. Конные отряды фуражиров были вынуждены пробиваться с боем сквозь заслоны заурцев, но всюду, куда они смогли добраться, они находили лишь пепелища и гниющие трупы… А после того как наш конный отряд в полторы сотни всадников окружили и подчистую истребили втрое превосходящие силы дели, Бергарский оставил даже попытки раздобыть провиант у местных.

Каким-то чудом сумевший пробиться к нам гонец из Львиных Врат принес черные вести: доскакавшие до крепости отряды заурцев напали на беженцев. Три сотни воинов степной стражи, коих мой брат отправил в свое время прикрыть исход мирных жителей, все до единого полегли в жестокой рубке. Уцелели лишь те стражи, кто патрулировал горный проход, защищая людей от бесчисленных атак горцев. А уничтожив последних защитников, орда акынджи и дели напала на сгрудившихся у прохода в горы беженцев, еще не успевших уйти. Гонец сказал, что там случилась настоящая бойня. Немногочисленный гарнизон крепости не отважился на вылазку, а открыть артиллерийский огонь лехи не решались, понимая, что заденут и мирных жителей. И лишь когда толпа хлынула в раскрытые ворота замка, а на ее плечах в крепость попытались ворваться акынджи, комендант приказал открыть огонь. Но ведь картечь выкашивала не только кавалеристов врага, но и пытающихся спастись людей…

А после заурцы начали терзать наше войско бесчисленными атаками. Первой была попытка ночного штурма – но наша армия каждую ночевку окружала стоянку вагенбургом, а секреты привычных бдеть стражей вовремя подняли тревогу – штурм был отбит залпами картечи и стрельцов.

Затем последовали засады на марше, Бергарский приказал прикрыть войско с флангов телегами вагенбурга, укрепив их борта сбитыми щитами с козырьком от стрел и бойницами для стрельцов. Впереди в полном боевом порядке вышагивает фаланга рогорцев под прикрытием стражей-лучников, а сзади держится вся конница и шесть телег с оставшейся в нашем распоряжении артиллерией. В середине же двигаются телеги с провиантом и ранеными. Таким образом войско преодолело еще треть пути до Львиных Врат, вот только скорость его движения упала на порядок. А между тем, судя по рассказу чудом захваченного языка, по параллельной дороге нас догоняет основная масса заурской пехоты. И похоже, они догонят нас раньше, чем мы достигнем спасительной крепости.