Когда мы с Сашей зашли в кошмарно стылый морг и нам продемонстрировали Зинаиду, Сашино лицо не выражало ничего. Я хотел, чтобы мое лицо было таким же. Я стоял над телом, чувствуя, как стылый воздух забирается мне под свитер, и думал, что не имею сейчас права демонстрировать свои чувства — никакие. Любое движение, любая фраза с моей стороны означали бы неуважение к покойной.

Зинаида стала после смерти матово-восковой и совершенно неузнаваемой. Она оплыла всеми чертами, лицо уплощилось, превратилось в благообразную равнодушную маску. Вместе с духом ушла, казалось, сама сущность Зинаиды, и передо мной лежала совершенно незнакомая чужая старуха, которая не вызывала никаких чувств, кроме легкого удивления — да не может быть, чтобы это была наша бабка. Уверен, что если бы я не знал, что это она, то не нашел бы ее среди прочих покойниц. Не готов я признать, что это — наша Зинаида.

Когда мы вышли из морга, я обнаружил, что мама звонила уже несколько раз. Она уже отправилась на кладбище, «разузнать, что и как», я с ней не поехал, отговорившись делами. Дел у меня не было. Просто мы с Сашей решили хорошенько напиться. Нет, вслух мы, конечно, произнесли «нужно бы помянуть», но это был предлог.

В кафе, стилизованном под «советскую квартирку», где нам пришлось совершать массу движений — листать меню, передавать друг другу салфетки, я почувствовал себя более раскованно. А Саша умел болтать, что говорится, ни о чем, и энергично предавался обсуждению самого пустячного предмета. Я мысленно возблагодарил его за коммуникабельность. Каждое брошенное ему слово он мгновенно подхватывал, будто оно имело огромный смысл. Он до сих пор не обзавелся акцентом, но интонации уже были нездешние, слова он произносил как будто по нарастающей, и чудился в конце любого его предложения знак вопроса.

Я обратил внимание, что он до сих пор в бахилах. Он засмеялся, но оставил их. «Очень грязно», — пояснил он, неопределенно поведя рукой вокруг, и опять вбуравился в меня взглядом. Держался он так, как будто мы с ним давно знали друг друга, вероятно, это было результатом жизни за границей, где каждый может, как нечто естественное, остановиться и поболтать на улице с незнакомцем.

— Давно не были в Петербурге? — все, о чем я решился спросить. Я посмотрел, не появилась ли за стойкой официантка, но там было тихо и безмолвно.

Ответ Саши меня сразил:

— Два года уже.

— Два года? — уточнил я.

— Раз в два года я приезжаю на мамину могилу.

Вот тебе и без вести пропавший. Саша был совершенно нездешний, яркий, говорливый. Он производил впечатление человека эмоционального, импульсивного, готового каждую минуту подняться с места и побежать куда-то, но, безусловно, не сумасшедшего. Просто нервность, порывистость отмечали каждое его движение.

— Ты что будешь пить? Что покрепче? — решительно спросил он.

Я решил, что будет неприлично не прикоснуться к сути вопроса, ради которого мы собрались, и сказал:

— Врач говорит, она совсем не мучилась.

Саша покивал вежливо.

— Вы столько для нее сделали, — сказал он, — э-э-э… как это? Скрасили ее жизнь.

Если бы я не пообщался с ним до этого пятнадцать минут, я бы решил, что он издевается. На самом же деле в Сашиных словах не было подтекста.

— А чем вы занимаетесь в Канаде? — поддул я в жерло разговора.

Про себя я склонялся к полутворческим профессиям: разработчик компьютерных игр или что-то в этом роде. В нем не было внушительности и обстоятельности человека, бесперебойно зарабатывающего деньги, а интеллигентный нос, выступающие скулы и нервные красивые руки говорили о нестандартном образном мышлении.

— О, я пёрсонал ассистант, — объявил Саша и вылил содержимое рюмки в свой жадно открытый рот.

Мне было плевать, но я спросил, что это за должность. Он, оживившись еще больше и отставив бутылку, чтобы было пространство для жестикуляции, принялся объяснять:

— Есть много пожилых людей. Одиноких. Им необходим ассистант. Который и покормил бы, и постирал, и вовремя дал таблетку.

— Ассистент? Сотрудник социальной помощи то есть, — уточнил я, — а ваши клиенты — пожилые люди?

Саша выпучил глаза и принялся жестикулировать еще активнее.

— Это не клиенты. Это другое, — стал втолковывать он мне, — наша миссия существует при православной церкви в Ванкувере, мы бизнес-терминами не оперируем. Ты находишься в первую очередь в духовном контакте с человеком. Ты становишься для него больше чем просто помощником. Ты — персональный ассистент. Почти родственник. Ты беседуешь с ним. Водишь его к врачу. Знаешь все о его болезнях, вкусах и привычках. Следишь за чистотой его волос и ногтей. Читаешь ему книги, которые вы потом обсуждаете. Пёрсонал ассистант. Андэрстэнд?

— У нас это называется «сиделка».

Саша открыл было рот, чтобы возразить, но потом согласно махнул рукой и влил в себя еще.

— Пусть — сиделка, — сказал он.

Я тоже хлебнул. Я был готов, наверное, вообразить Сашу на многих постах, но только не на этом. Имея в России под рукой свою собственную бабку, которой Саша, как я понял, приходился единственным наследником, — уехать в Канаду прислуживать другим старикам? Это было в высшей степени странно.

— У тебя… необычная работа, — осторожно подступился я.

— Среди моих подопечных очень много интересных людей. Многие стали мне друзьями. Я ходил на похороны каждого из них.

И снова анекдотичный ответ я списал на счет Сашиного менталитета, давно уже склонившегося к Канаде. Тем фактом, что он ходит на похороны своих стариков и старушек, Саша лишь хотел подчеркнуть то, что он радеет к своей работе.

— Она часто вспоминала тебя, — сказал я и подцепил с тарелки брусочек сыра.

Он поднял на меня глаза, и было в них странное выражение — испуг? недоверие?

— Я не навещал ее. Хорошо, что вы за ней ухаживали. Она была совсем одна, — дежурно сказал он и отвел глаза. Не очень-то приятна была ему эта тема. Говоря об отвлеченных вещах, он гораздо более словоохотлив, насчет Зинаиды же отделывался общими фразами. Но я не усмотрел в этом особого подвоха. Почему, собственно, тема Зинаиды должна быть приятна Саше? Кому вообще была приятна Зинаида? Вряд ли Саша с симпатией относился к тетке, и ее квартира не смогла удержать его в России. Это мы, располагая тридцатью девятью метрами на троих, вынуждены были прислуживать Зинаиде. А Саша был молодой, активный, наверняка верил в себя, и его поманила Канада.

Мама звонила мне каждые пятнадцать минут, изнывала от неопределенности и нетерпения, но снять трубку значило бы обречь себя на миллион вопросов. Я убавил громкость звонка и снова взял пузатую рюмку. Не без удовольствия, надо сказать. Давно я уже не пил коньяк, к тому же за чужой счет. Я сказал — «помянем», мы выпили не чокаясь.

— А ты чем пробавляешься?