А я помогу ему, чем сумею.

Зевс согласился не с первого раза. Для владыки богов и людей все идеи, которые родились не в его кудрявой голове, были подобны открытому мятежу. Нередко советчики начинали с благих намерений, а заканчивали Тартаром. Но мудрость умела намечать цель, а военная стратегия выстраивала пути достижения.

Персей отправился в путь.

И вот: туман, холод, эхо криков. Чувствуя, что мерзнет, Афина переступила с ноги на ногу. Посмотрела вниз, на стылую воду, размышляя, не подняться ли повыше – и упустила момент, когда небо над ней расколола белая молния.

Крылатый конь прочертил над богиней крутую дугу. Конь? Новорожденный жеребенок. Бессмертные не в силах укрыться от взгляда бессмертного, спрятать свой истинный облик. Вид жеребенка, во всем подобного взрослому жеребцу, не смутил богиню. Может ли такой пустяк смутить ту, что появилась на свет в полном боевом облачении, со шлемом на голове и копьем в руках?

Сын Черногривого, поняла Афина. Медуза родила. Живая или мертвая? Живая роженица – это в порядке вещей. Умершая родами – тоже. Такие оставляют детей сиротами. Случалось, что женщины, в чьих жилах текла не кровь, а божественный ихор[56] – богини, титаниды, чудовища – рожали, уже распростившись с жизнью. А если принять во внимание, что роды начались в седой мгле Океана, в мире жизни мертвой…

Проклятье, что там творится? Где Персей?!

Новая молния расколола небеса. Млечную белизну полета крылатого коня сменила огнистая радуга. Эта дуга была много круче первой, ее начало и конец остались скрытыми в тумане, пожравшем территорию ссылки. Даже не радуга – пылающий столб. Кто родился вторым, Афина не разобрала. Ей почудился воин-исполин, а может быть, воительница – в доспехе, с оружием. Правда? Ложь? Греза, плод воображения, созданный памятью о собственном рождении Афины?!

Крылья, подумала богиня, вспомнив летучего коня. Крылья – это от матери. Все Горгоны крылаты в боевой ипостаси. Второе дитя тоже крылато? Я ничего не слышу, Тартар вас всех забери, я ничего не вижу…

Эхо криков смолкло. Ему на смену пришло эхо детского плача. Такое слабое, едва различимое, что богиня уверилась: старик Океан морочит ей слух. Дети Медузы и Посейдона, сколько бы их ни родилось, плакать не станут. Буйствовать – да. Летать, биться о небосвод, поднимать шторм на море – сколько угодно. Но плакать?

Исключено.

И все-таки – где Персей?!

Она стояла. Ждала. Слушала. Не дождавшись возвращения Персея, ушла. Плач ребенка преследовал Афину по пятам, словно кто-то мелкий, слабый, беззащитный имел смелость насмехаться над богиней – ее ревностью, мудростью, местью. О том, что Персей убил Медузу, Афина узнала позже – от Гермия, принесшего весть о чудесном спасении Андромеды, дочери царя эфиопов, и морском чудовище, обращенном в камень. Как все новости Лукавого, эта содержала столько же правды, сколько и лжи.

Потом были иные вести, сотрясшие Олимп до основания. Когда волнение улеглось, Зевс от имени всех богов дал клятву никогда не вмешиваться в жизнь Персея – страшную клятву черными водами Стикса. Каждый бессмертный знал, чем грозит ему пренебрежение к словам Зевса. Персей же в ответ поклялся сохранить втайне историю своего похода за головой Медузы Горгоны. Каждый бессмертный знал, что смертный сын Зевса не нарушит данного слова – если, конечно, его к тому не вынудят[57].

Буря улеглась. Голова Медузы украсила щит Афины. Гефест, бог-кузнец, был мастером своего дела – голова вышла как живая.

⁂

Белый конь парил в облаках.

Афина следила за ним, стоя по пояс в тумане. Тоже в облаках, если задуматься, только внизу. Стоять было тяжело, вспоминать – еще тяжелее. Словно груз, привязанный к шее, воспоминания тянули на дно.

Не уходи, попросила богиня Пегаса. Если ты вернешься к месту своего рождения, если уйдешь во мглу, ты будешь потерян для мира живой жизни. Потерян для Олимпа. Сейчас же ты еще не потерян. Ты просто не найден.

Найти для дочери Зевса значило укротить.

Детей интересуют боги и чудовища.

Если вы встретили взрослого, кому они тоже интересны, знайте: перед вами ребенок. Даже если у него курчавая борода, морщины на лбу и пудовые кулаки – дитя, право слово. Таким человеком движут два властных, два непобедимых чувства, как колесницу движут два коня: Ужас и Надежда.

Ужас перед могуществом богов и злобой чудовищ. Надежда на то, что первые окажутся к тебе благосклонны, а вторые равнодушны.

Дети не признаются вам в этом. Но это так.

У взрослых тоже по два коня на брата: Надежда и Ужас. Надежда на то, что в твоей жизни никогда не появятся они, боги и чудовища. И ужас от понимания тщеты своих надежд, которым не сбыться. Появятся, не сомневайся. Даже если они будут выглядеть как люди, даже если они будут людьми – ты их сразу опознаешь. Как? Очень просто: они могущественны и злобны. И еще: ничем не отличаются друг от друга.

Молись, чтобы кони вынесли тебя из этой бури.

Он пришел днем.

Весна полыхала на склонах кострами маков и золотом одуванчиков, вскипала волнами молодой зелени, сиреневой пеной гибискуса и колокольчиков. В неумолчный гул моря вплеталось деловитое жужжание первых пчел. Резкие крики чаек взлетали к небесам, им вторил разноголосый щебет и переливчатые трели лесных птиц. Месяц Элафеболион[58] уверенно вступал в свои права.

«Радуйтесь! – возвещала Ауксия, легконогая богиня весны и привратница неба, объявляя свою волю. – Скоро! Уже совсем скоро!»

Она была права. До Истмийских игр оставалось всего-ничего. Священное перемирие было объявлено, хотя каких-то особых войн никто не вел. Приготовления шли полным ходом. Папа отправился смотреть дорожки для колесничных состязаний, во дворце заправлял дедушка Сизиф.

Работа кипела. Рабы, слуги и служанки муравьями сновали туда-сюда. Таскали со складов амфоры с вином, съестные припасы, доски для скамей, полотнища, скатанные в рулоны, плетеные корзины. Захламили двор, не пройти! Теперь жди, пока они унесут все это добро на стадион. Ага, вон тащат циновки для навесов. Солнце еще ласковое, теплое, но к открытию игр с полудня начнет припекать. У нас с братьями выдался перерыв в воинских упражнениях. Потные, разгоряченные, плеснув на себя водой из каменной лохани и кое-как обтеревшись, мы вышли сюда, в суету и гомон.