Кивком он указал на меня:

– Если бы его здесь стало больше, я бы, пожалуй, отступил. А так, знаешь ли, маловато.

Дедушка молчал. Змеи сгинули. Даже те, что обвивали настоящий жезл Гермия, выглядели безобидными, серебряными. Неподалеку валялся дротик, но я даже не сделал попытки до него дотянуться. Горло болело, я с трудом сглатывал слюну. Тело хорошо помнило скользкие объятия. О ком это бог? Обо мне?! «Если бы его здесь стало больше…» Если бы я был большой? Взрослый? Сильный?!

Если бы рядом со мной оказался Посейдон, мой божественный отец?!

Ну да, против своего могучего дяди, владыки морей, Гермий не пошел бы, побоялся. Может, он меня поэтому и пощадил? Месть Черногривого – дело серьезное, кто хочешь испугается.

– Ладно, Сизиф. Ты меня удивил, на этом и закончим.

Мелькнули чешуйчатые плети. Я дернулся, откатился в сторону. Вскочил, готов бежать без оглядки – и все-таки оглянулся. Дедушка лежал на ступенях, левая рука его свесилась вниз. Кончики пальцев касались песка, которым был усыпан двор. Казалось, Сизиф, сын Эола, решил прихватить в царство мертвых горсть родной земли, да вот, не успел.

Над мертвецом встала тень: зыбкая, едва различимая. Змеи подтянули ее к Гермию, вернулись на жезл, замерли. Бог приобнял тень за плечи, направился к воротам. Тень безмолвно шла рядом. Шаг, другой, третий. Я не уследил, в какой момент они исчезли: Гермий и Сизиф. Порыв ветра? Вспышка? Ничего такого. Просто были; просто исчезли.

– Дедушка!!!

Он лежал лицом вверх. Глаза открыты, в глазах – небо.

– Дедушка!

Я подбежал к нему, упал на колени. Ткнулся лбом в быстро холодеющую ладонь. Прости, дедушка! Я пытался. Я не смог. Меня здесь слишком мало. Все, на что я способен – это плакать. Видишь? Слышишь? Я плачу, никого не стыдясь.

⁂

Я плакал последний раз в жизни.

Эта липа старше меня. Старше папы. Я так думаю, что она старше дедушки. Не знаю, кто посадил ее на заднем дворе. Должно быть, сам великий Эллин, сразу после потопа. Эллин – мой прапрадедушка, если что. Мог и посадить, мало ли?

Чем еще заниматься после потопа? Строй дома, сажай деревья. Земля мокрая, жирная, семечко бросил – раз, и проклюнулось.

Я тут часто отдыхаю. Залезу, сяду в развилке и прячусь. Прятаться лучше летом, весной с этим делом труднее. Листья проклюнулись не так давно, но уже пошли в рост: сверху зеленые, блестящие, с тыльной стороны сизые. Если меня никто не ищет, тогда не находят. Если ищут, тогда другое дело: хоть летом, хоть когда. Но мне приятно думать, что я спрятался. Можно поразмыслить о том, о чем обычно не очень-то поразмыслишь.

То времени нет, то желания.

Сначала я размышлял об играх. Истмийские игры закончились, вспоминать их не очень-то и хотелось. Прошли они грустно: за каждым состязанием, за каждым чествованием победителей маячил призрак дедушки Сизифа. Папа перед началом игр хотел посвятить их дедушке. Нет, Посейдону – это само собой, но еще и дедушке.

Жрецы запретили.

За главной площадью, если идти от центра на юго-восток, есть храм Зевса Тройного. Почему Тройного? Возле храма, прямо под открытым небом, стоят три статуи: Зевса Подземного, Зевса Высочайшего и Зевса Безымянного. Три – это ведь лучше, чем одна? И Зевсу приятно. Правда, в этот раз ему не было приятно. Жрецы сказали, что владыка богов и людей возвестил им свою волю. Бог гневается, предупредили жрецы. Дедушку Сизифа наказали, как он и надеялся – в подземном царстве ему велели катить в гору огромный камень. Дедушка катит, камень, скатывается. Дедушка катит, камень…

Короче, посвящать игры Сизифу никак нельзя. А то камень свалится – и прямо нам на головы!

Я еще подумал, что камень – это не так уж плохо. Змеи-веревки, сова над ухом орет, вечная жажда, как у Тантала – это, небось, похуже, будет. А камень – ничего, терпимо. Зато дедушка – дедушка, а не беспамятная тень. Я когда умру, к нему приду, помогу катить. У нас двоих, небось, обратно не скатится. Затащим на вершину, чем-нибудь подопрем. Если жердь подсунуть, а лучше две, останется на месте. Должны в Аиде быть жерди? Они везде есть. Дедушка мне скажет: «Радуйся, парень!» Я и обрадуюсь. Надо будет сделать так, чтобы и меня наказали, а то потеряю память – какая тут радость?

Небось, и не узнаю дедушку. Так, катит кто-то камень, и пусть себе.

Я стал прикидывать, что бы такое натворить – ну, для наказания. В голову ничего подходящего не лезло. Взгромоздить гору на гору? Пленить Арея? Выдать Гере проделки ее гулящего мужа?! Ладно, поживу с дедушкино, натворю, небось. Кстати, я на бога с дротиком полез. Оно, если по правде, не очень-то грозно вышло. Змеи меня чуть насмерть не задушили. Но ведь полез? И речному Асопу я про его дочку рассказал, кто ее на самом деле похитил. Дедушка вину взял на себя, но ведь это я, а? Могу и признаться, если что.

Глядишь, сойдет для приличного наказания.

А игры – что игры? Алкимен прибежал третьим. Расстроился, сказал, что ногу перед забегом подвернул. Иначе точно бы пришел первым, как папа. Папа действительно пришел первым – как обычно. Не пришел, разумеется, приехал, даже примчался. Папина колесница – вихрь! Все орали: «Главк! Главк!» Я вот думаю: что они орать будут, когда папа состарится?

«Гип-по-ной! Гип-по-ной!»? Хорошо бы.

Состязания поэтов и музыкантов – скучища. Еле высидел. И вам рассказывать не стану, а то вы заснете, как я. Лучше я вам про маму расскажу, это интереснее.

Я про маму до сих пор ничего не рассказывал. Знаете, почему?

Сейчас узнаете.

Что про нее говорить? Красивая? Очень. Хозяйственная? Даже слишком. Каждый пифос вина, каждая корзина оливок на счету. Дедушка маму для папы сам выбирал: давным-давно, меня тогда еще не было. Хотел не просто знатную да богатую. Плодовитую хотел. Должно быть, учел, что его сын Главк не слишком-то хорош по части деторождения. Мысль о приемных отцах – а как их еще называть? – тоже в дедушкину голову пришла. Ну, я так думаю. Раньше не спрашивал, а теперь поздно.

Мой второй дедушка, который по маме – Нис, басилей города Мегары. Прошлым летом все в Эфире только и говорили, что про флот критян, осадивший Мегары. Нис сражается, Нис шесть месяцев удерживает стены; Нис – истинный сын Арея-Мужеубийцы… Ждали, что дедушка Сизиф пойдет родичу на помощь. Зря, что ли, из Аида вернулся? Не дождались. Мама свекру в ноги падала, умоляла: нет, и все. Я дедушку Ниса никогда не видел. Теперь и не увижу – когда критяне захватили город, дедушка Нис покончил с собой. Сперва бежал, а потом упал на меч. Не вынес, значит, позора. А может, по второй своей дочке горевал – критский ванакт[62] ее за ноги к корабельной корме привязал. Волочил по морю, пока она не утонула. И потом волочил, до самого Крита, уже мертвую. Болтают, что она не умерла, а в птицу превратилась. Врут, точно вам говорю.