Это папе совсем не нравится. Его тон меняется на встревоженный. Но всё равно он продолжает командовать, как будто я обязан ему подчиняться.

— Сын, даже не вздумай! Тебе нужно продолжать лечение! Иначе все усилия пойдут насмарку!

— Я сам решу, что мне делать, — резко бросаю и отключаюсь.

Почему меня не покидает ощущение, что папа в курсе того, что там происходит? Я помню его слова о пиаре и подозреваю, что события с Олесей каким-то образом связаны с моим депутатством.

— Витенька, что ты задумал? — мама тут как тут, подслушивает. Как же я устал от неё!

— Я завтра возвращаюсь домой, — пытаюсь говорить как можно спокойнее.

Открываю ноутбук и ищу билет на ближайший рейс. Улететь не проблема, но мне нужен прямой самолёт, чтобы не наматывать километры по аэропорту на костылях.

— Ты с ума сошёл? Не смей! У тебя же процедуры и занятия расписаны! — мама переходит на противный визг.

Моё ранение и последовавшие за ним события заставили на многое взглянуть иначе. И самым болезненным открытием стали отношения с родителями, которые раньше никогда не напрягали, а теперь всё сильнее выводят из себя. Бесит то, что мною пытаются помыкать и командовать, полностью игнорируя моё мнение, будто я несмышлёный ребёнок.

— И что с того? Мне нужно домой! А лечение можно и там проходить.

— Ну что за спешка? Попроси отца, он всё сделает, что надо. Разве ж он тебе когда-то отказывал?

— Хватит, мама. Ничего он не сделает!

Она уходит из палаты, оставляя меня наедине с моей яростью и расцветающими буйным цветом подозрениями. Я слишком хорошо знаю отца и его привычку манипулировать людьми, чтобы поверить, что нападение на Олесю — случайность, которую он не мог предупредить.

Улететь удаётся только спустя неделю. Врачи наотрез отказываются отпускать меня без обследования и консилиума. Выдают огромное количество заключений и назначений в электронном и бумажном виде. Настаивают на скорейшем возвращении и продолжении лечения именно в их клинике. Всё это предсказуемо, поскольку отец оплатил им мою реабилитацию наперёд. Кому захочется возвращать деньги и терять пациента, готового платить за всё подряд?

Мама то набрасывается на меня с обвинениями и требованиями одуматься, то кидается в слёзы. Не сомневаюсь, что она искренне переживает за моё здоровье и благополучие. Но её приоритеты не совпадают с моими. Состояние души для меня сейчас гораздо важнее, чем ноги. И меня искренне огорчает, что она этого не понимает. А ведь ещё недавно я был уверен, что мы с мамой даже дышим в унисон. Когда всё успело так сильно поменяться?

В аэропорту мне настойчиво предлагают воспользоваться инвалидной коляской. Всё-таки расстояние предстоит пройти по моим меркам огромное. Оно меня действительно пугает. И я вовсе не уверен, что смогу его преодолеть. Но упрямо стою на своём и отказываюсь и от коляски, и от посторонней помощи.

Бросаю вызов самому себе. Я во что бы то ни стало должен добраться до самолёта своим ходом…

Даже на словах звучит страшно, а на деле… Сколько раз я успеваю пожалеть о своём упрямстве и самоуверенности — не сосчитать. Когда оказываюсь в салоне и опускаюсь в кресло, кажется, что пробежал по меньшей мере марафон.

Этот путь отнял у меня все силы. Ещё один такой же предстоит от самолёта до машины. Осилить бы…

Под непрерывное мамино ворчание вырубаюсь. Даже не верится, что всего через несколько часов смогу поехать к себе домой и остаться наконец-то один. Уже только ради этого стоило вернуться…

Вопреки моим настоятельным просьбам возле трапа нас встречает Олег с инвалидным креслом. Меня разбирает ярость. Неужели сложно просто сделать так, как я прошу? Неужели трудно понять, что мне важно преодолеть это расстояние ногами?

На сей раз дорога до машины даётся ещё труднее, потому что нескольких часов полёта для восстановления оказалось недостаточно. Но я справляюсь!

Дома всё по-прежнему. Будто только утром вышел отсюда на работу. Кажется, вот-вот навстречу выбежит Лисёнок и спросит, какую игру я ей принёс. Следом появится Олеся и скомандует идти ужинать. Но никто не выбегает и не зовёт на кухню. В доме тишина, ни души. Неужели всё осталось в прошлом?

На электронную почту снова приходит напоминание забрать результаты теста ДНК. Я о них не забыл, но при сдаче анализов указал, что ответ мне должны отдать только лично в руки. Почему-то не хотелось, чтобы Олег узнал об этом тесте и тут же настучал отцу. А выбраться в лабораторию самостоятельно, без помощника, до операции я не смог.

Через несколько дней я намерен вернуться за границу в ту же клинику. Что ни говори, а специалисты там высококлассные. Мне до полного восстановления ещё далеко — и марафон в аэропорту это наглядно продемонстрировал. Поэтому запланированный курс реабилитации я решаю довести до победного конца именно там.

Времени мало, пребывание на родине заранее расписываю чуть ли не по минутам. Сомневаюсь, встречаться ли с Олесей. С одной стороны, надо бы дать ей понять, что я готов обеспечить ей с дочерью защиту и любую поддержку. С другой, я совсем не в той форме, в которой хотелось бы предстать перед ней. Может, не стоит рисковать, пока не избавлюсь от костылей и не смогу обходиться только тростью? В любом случае я намерен договориться об охране и выяснить, что за чертовщина творится вокруг Лисицы и кто её заказчик.

С утра вызываю такси и отправляюсь в охранное агентство, по пути заезжая в лабораторию. Вскрываю конверт с результатами прямо там, присев на диванчик возле стойки регистратуры. Волнуюсь. Надежды мало, но она всё ещё теплится. Я отчаянно хочу вернуть своё лисье семейство, и положительный ответ мог бы стать для Олеси весомым аргументом. Но уверен: что бы ни оказалось в конверте, на мои планы это не повлияет. Иришка — моя дочь, и этого уже не изменить. А чья в ней течёт кровь — не так уж и важно.

Пробегаю глазами по бумаге в поисках приговора. А когда читаю его, то чувствую, что теряю опору. Я, конечно, не падаю, поскольку сижу. Но всё вокруг начинает кружиться, будто стою посреди на карусели, которую включили с утроенной скоростью.

Я оказался не готов к такому повороту. Признаюсь: даже мечтать себе не позволял, настраиваясь на худшее. Учитывая сроки, вероятность была мизерной. Интересно, догадывается ли Олеся, кто настоящий Иришкин папа?

Когда первый шок проходит, задаюсь закономерным вопросом: что теперь делать? У меня есть полное право потребовать от Лисицы общение с дочерью! И вообще, что это за фокусы, что она сменила номер телефона и отказалась поддерживать со мной связь? О Лисёнке она подумала?

Решительно поднимаюсь, мысленно перекраивая свои планы. Отправляюсь в кондитерскую. Плевать, что на костылях. Я хочу видеть свою дочь! Хочу показать Олесе результаты анализа — может, этим мне удастся добиться её расположения?

Как же я соскучился по моим лисичкам!

— Виктор Борисович, здравствуйте, — официантка в кафе приветливо улыбается. — Чего желаете?