болел живот. Когда я узнал, где туалет — за мной шла целая толпа. Я развернулся; я забился в ближайший угол, поджидая спасительного звонка. Но какая-то охающая от непорядка училка вернула меня к месту приписки: в мой галдящий класс. Все-таки я вырвался из опеки; я гнал свою скрипящую «коробчонку» по гулким пустым коридорам… Нигде не было пологого спуска: только ступеньки!..Последний стыд настиг меня изнутри, перед входом: появилась вызванная завучем родительница; Гренадер выдрала меня (зареванного до соплей) из мокрого сиденья, засунула под правую подмышку, левой рукой зацепила кресло — и со всем этим барахлом вытряхнулась на улицу.

Дома она запихнула меня на кухню, что-то впопыхах швырнув на стол и — вернулась в свой родзал: принимать здоровых бутузов.

А я решил исчезнуть. Навсегда. Я сидел на полу у огромного шкафа (там жил Филимон) и разбирал свой любимый «зоопарк»: коробку с игрушечными гадами, зверятами, морскими и небесными созданиями… Я на полный серьез мечтал! Вот сейчас случится чудо, я стану маленьким (не различимым среди них), совсем незаметным… Может, у меня даже появятся крылья. Тогда я улечу отсюда.

В своем убежище я и заснул; учить меня стали дома; никуда я не улетел — потому что крыльев мне не дали. Но «запертую комнату» я представлял: она — большая, в ней много воздуха. Но в ней — душно. А уйти — не позволят: пандус присобачат, обкормят свободой и всю жизнь будут пасти.

На солнцепеке я еще вспомнил, как мы играли у Миллеров в прятки. Тогда Миллеры жили в прежнем семействе, с отцом, дядей Ральфом. Вокруг нас бродит хозяйка в национальном тирольском наряде; ее муж то же корчит из себя немца. Всем весело, всем вкусно. Но я — вечный ведущий (а как можно спрятаться вместе с коляской?). И я добросовестно твержу, прикрыв руками глаза:

Кто-то где-то убежал —

Мамку с папкой потерял…

Попробуй — потеряй «мамку с папкой»: ОНИ найдут! ОНИ всегда находят: выискивают — и находят, чтобы спеленать по рукам и ногам (по ногам-то зачем?) своей самой подлой паутиной: родительским долгом (как ОНИ сами его понимают).

…Но солнце уже не печет; вообще — вечер…Вон там — горизонт. (Все горизонтальное — это запрет, вы не замечали?). Хотите запретить — проведите черту. С пещерных времен это… Вот сосна; растет ввысь (то есть — вертикально). Мы, непокорные дети мезолита, обходим ее и тихо сбегаем. А вот — та же сосна: жертва урагана. Не просто так лежит — закрывает весь окоем…И все: пришли! Сосна закрывает выход; КТО-ТО не хочет, чтоб мы уходили; КТО-ТО (большой и могучий, как это дерево) препятствует, сторожит, хватает за шкирку…Пойдете — пропадете: там — опасность! Там дикие звери (можно подумать, мы сами — уже не дикие).

— Данька! Да очнись ты…

Ага, вот. За перильцами, исчерченное решеткой ограды, маячит почти знакомое лицо Катьки. Вращает зрачками, что-то сигналит… Катька — небольшго росточка (значит: до палубы недалеко). С тех пор, как мы учились «плясать танго», мы с ней не сталкивались.

— Держи! — Она перекидывает через решетчатый бортик замечательную бутылку холодной минералки…

Вот тогда я пришел в себя: музыка, голоса…особая, расслабляющая истома курортного августа…Когда хочется быть крабом — и забиться под лежак.

Боевая подруга впивается в решетку своими пухлыми щеками:

— КА-РА-УЛ… — Шепчет она по слогам. Как иностранцу. — Тебя велено караулить, Данька!

И она, как заговорщик, скашивает глаза куда-то вниз — и в сторону.

Караулит Тимур. Въехал, значит, в тему. Добрый сторож: уже дремлет, прислонясь к нижней ступеньке лестницы.

— Где мой «конь»?

Я слежу за ее рукой: «конь» пасется возле кран-балки. Далековато.

Я допиваю минералку — и швыряю бутылку в море (через Катькину голову).

— Дай телефон!

Катька молчит. Ей тоже не хочется неприятностей.

— Что им от тебя надо? — Задает Катька вовсе не глупый вопрос.

— А я — знаю?

Конечно, я — знаю. Но Миллерам это знать — ни к чему.

— Хозяин велел взять тебя измором, — шепчет Катька, прижав к решетке расплющенные губы. — Что ты им сделал, Кузнец?

В том то и дело, что НИЧЕГО.

— Меня то же запрягли… — Вздыхает Катька не совсем искренно. — Завтра буду русалкой…Конкурс — на самую красивую. Ты уже понял, кого выберут?

Обида ее зашкаливает…Хочется ей в «самые красивые» — хоть плачь! Вот она и плачет: невысокая росточком, с курносеньким профилем (в теневой проекции — мечта аниматоров, рисующих наивную принцессу) и — немерянным бюстом (тут уж — не аниматоры в очередь!).

А все-равно: жаждет в дочери Посейдона, хоть тресни!

Ей хочется оправдаться:

— Там, конечно, все — обман! — Говорит она решительно и трезво. — Пропендулии — уже обещаны…Сама слышала! — Она задирает подол платья — и скоренько (пока не засекла мутер: радетель этикета) обтирает свое лицо.

— Я тебе по секрету скажу: мы их все сегодня примеряли, эти подвески!.. Сегодня они — фальшивые, для рекламы; но завтра — будут вполне настоящие, ты понял, Данька? Что скажешь, здорово?

И вдруг ее голова куда-то исчезла. Вместо нее — появилась другая.

Хотя места хватало, Тимур не сел рядом. Он стоял молча, держась за перила (словно за этим и пришел).

Море сердилось…Откуда-то набежали тучи. И ветер цеплялся ко всему, плохо притороченному на палубе. Полетели за борт красочные буклеты (пригласительные?..); подхватились — и тут же унеслись надувные шары; лицо мне залепило чье-то полотенце… Шторм?!

На конце длинной железной стрелы заалел КРАСНЫЙ СВЕТ.

(Туда тебе и дорога: моя недоступная фея!.. Красный фонарь — тебе в помощь!..)

Еще шаги…Господину забираться не нужно: круглая башка с серебряным бобриком нависла над плетеным заборчиком.

— Жоржик звонил, — отчитался хозяин. — Сейчас возвращаемся…Заморочки с реквизитом! — Он так глянул снизу на денщика, что тот буквально скатился с лестницы, лапая перила как обезьяна. — Еще я его спросил: что мне с ним делать, с твоим воспитанником? Знаешь, что он ответил?

— Знаю! Что мне пора в психушку… — Я усмехнулся: — Меня преследуют гигантские кузнечики?

Попечитель, похоже, обрадовался.

— И еще — ты его шантажируешь… Был наезд, друг насекомых?

Я невинно пожал плечами.

— Сам себе обрубил концы, Муфлон Муфлоныч!.. — Вздохнуд — почти сочувствующе! мой владелец. — Чем тебе не в кайф ЛЕГО-СЕМЬЯ, скажи? СВОЯ, что ли — лучше? Разбежались, как тараканы — и шипите по углам! Я же не цыганам тебя продать собираюсь… — И он тюкнул меня чем-то острым по темечку. Скорей по запаху (чем по виду) я признал шампур. Шампур после шашлыка.

— …Хотя — могу и цыганам. — Продолжал