по пандусу! спускались в Каламитскую бухту. И когда от их света резко вспыхнул курсор собора, я уже знал: за кем они явились…

И тут я завопил!.. «Буца-ай!», кричал я в нижнюю темноту. «Тиму-ур!»… «Катька а!» — а вот это был совсем лишнее.

Сегодня в полночь — я должен быть секундантом! Он же меня предупреждал, мой насекомец. Он же мне говорил: «На тебя, царь Данька, вся надежда…».

Вот и все! Прощай, «сократка»! Прощайте, Регалии…

И я снова завопил, стуча одеревеневшим кулаком по этим идиотским перилам.

Но вместо Буцая пришел он: попечитель городских удовольствий. Хозяин. Босс. Пахан…

Он вырос внезапно, что-то дожевывая на ходу (из прихваченного за столом). Он был высок очень: возвышался даже над трамплином.

— Вопрос жизни и смерти! — Бросил я в жующую пасть. — Срочно в город!

— А я — таксист, — чуть не подавился он. — Прыгай… Успеем!

— Меня ждут… — Я, как психованный, забил ладошами в такт истерике. — Если я сейчас не вернусь…

— А задание выполнил, двоечник? — Спросил он строго. — Я задавал домашнее задание.

Я поднял руки, чтобы уцепиться за решетку — и холод ударил ножом под ребра.

— Чудак… — Усмехнулся он совсем по-доброму. — ЛЕГО-СЕМЬЯ — отныне твой приют. Станешь полноценным человеком: во всю…длину. К делу пристрою; в люди…вывезу. Чего еще надо?

— Меня ЖДУТ. Пожалуйста…дяденька… (Вот этого я и сам не ожидал от себя!).

— Ну — и кто тебя ждет, манигрошек? — Он весьма специфично покрутил пальцами: будто дверь открывал.

Я молчал, подавленный — и его «отеческим» тоном и, главное! полной, абсолютной беспомощностью…А в голове вдруг стало наезжать на мозги: россыпью, накатом, каким-то запредельным криком: «Не бросай меня, Данька! Не бросай…Пусть я легкий как перышко — но даже соринка может спасти чью-то жизнь: если она попала в глаз снайперу.»

— Ну что, малыш…Давай! Где он?

Вот и кончились все сказки о «нашей дружной семье особенных деток». Ему просто был нужен ключ. Ключ от моего дома. Где Машка живет. Где Машка ждет.

— Тут! — Указал я на запертый у самого сердца карманчик.

Под его негнущимся взглядом я стал рыться в своем хозяйстве …а его ладонь свернулась удавчиком, ожидая подношения.

Я погремел ключами навзрыд — и почти без размаху, с лета — запустил их за борт по низкой дуге. Он еще пытался «поймать» их взором (а они зацепились за спасательный круг!) — но все-равно глухо брякнули — и исчезли.

А жадному «удавчику» я скормил другое животное.

И стало тихо.

Совсем тихо. Как над обрывом: и без всяких идиотских колосьев.

— Что это?

— Не «что», а — «кто»…Это — Мелания Сидоровна.

Его рука раскрутилась — и змеей обвила мою шею.

— Я — добрый, помнишь? Я избавлю от балласта всю твою семью…

И он так скрутил несчастную поросюшку, что она завизжала на всю Каламитскую бухту: «Вы хам, сударь…Ха — ха — хам!»

…А следом я рухнул в холодную воду.

Задержка дыхания

Ее было много: много большой холодной воды. И она была плотная: можно разгребать руками. Она забурлила — и потащила меня за собой… Я выдохнул все — и остался ни с чем. На сумасшедшем подводном брассе я тащил свою обузу: бесполезные ноги.

Когда я вынырнул, смутная громадина уже удалялась; еще я успел разглядеть, как две фигуры в тусклом адовом свете перебросили через борт мое кресло.

Теперь у меня не было хозяина. Я остался один.

Где-то далеко (за верхушками волн) ломалась и дробилась береговая линия… Если бы я хоть немного мог «лежать» на воде, как Леха! (У Лехи чувствительность есть; он даже может пройти кривляясь и приплясывая: но он предпочитает «быть в седле»: чтоб не смешить девчонок.) А вот мне с моим диагнозом — только «стоять» в воде солдатиком; или истошно лупить «веслами»… Но сегодня я устал. Я дико устал. Замерз… А сейчас подавился мрем.

…Сеструху он спас, Герой! Да у нас окна — как на проходном дворе! Что ЕМУ ключ, скажите?.. Но ОН хочет, чтобы в НЕМ видели светского человека… ОН же — бизнесмен. Благодетель…Попечитель — опора слабых, сирых, убогих.

…Ненавижу!

(Нет, не ЕГО.)

Ненавижу, ненавижу тех, кто лезет в душу, вьет гнездо — и откладывает там яйца. Где вы все — сейчас, когда я «стою» в жидкой воде по плечи, а спина УЖЕ не сгибается от холода…,где? Веселые, утопись! утята и зверята со своими: «Держись!..», «Ты — сможешь…). «мы справимся»… (Где это чучело в красных трусах и прочие мутанты, где-е-е?.)

Да все со мной в порядке…Допрыгался: маленький злой циник?..Не лезь поперек чужого счастья. Конец тебе, технопитек!

…Что-то мягко толкнулось в мою железную спину. В ужасе — я хлебанул немного моря. Акулы?.. Да откуда здесь — акулы. Катраны есть — да они и кошкой подавятся! Вот зацеплю сейчас острозубую рыбью пасть… Но вместо рыбьей пасти в моей руке оказалась…подушка! Самое дивное, замечательное изобретение на свете: НАДУВНОЕ СИДЕНЬЕ.

С трудом, но я запихал свою находку под мышку… И стал грести к берегу свободной рукой. Вокруг была первая ночь — еще не густая, но уже пошедшая в разнос. Курортники знают…А спасительница моя — подушка! стала худеть… И я вспомнил: острые дамские ножницы, которыми Фрау Миллер изгоняла случайно запрыгнувшую ко мне маленькую тварь в переулке Уютном. Старая мымра достала меня и здесь! Поранила: и приятеля и сидушку…Надо теперь выбираться самому.

Сначала я считал взмахи (полный период от выхода руки из воды — до ее следующего погружения в воду); потом мне это надоело…Берег по-любому уже должен быть ближе, так? Где ваши чертовы дельфины? Где эти все наяды, сирены, русалки…Вот-вот, русалки, да! Завтра дядя Жора врубит вам Грига, девочки. Дядя ББГ — вручит подвески (и не факт, что — настоящие!..) А дядя Нептун (я уже знаю, кто это: но — секрет!..) — дядя Нептун, путаясь в косматой бородище и потрясая старой метлой, будет выкрикивать злобно: «Один шапка — две красавиц…Ха-ха-ха!»

Волна вспучилась где-то рядом, и я провалился между валами. Мне осточертело спасать ноги (эти халявные пожиратели энергии!..) Когда-нибудь я состарюсь… Стану похож на Вольтера, иссохшего от собственной желчи…Сидящего как-то вкось (радикулит? Люмбаго?..) на своем мраморном кресле…А я буду сидеть в своем — и усмехаться, слушая очередную лабуду про «всеобщий прогресс» и «общественную благодать»… Тонкой и холодной дланью (как у Филимона в шкафу!) я все терпеливо благословлю тот мир, что позволил старому дураку оплевать его!..

Вот такой я буду мерзкий старик. И сестра сбежит на