Я спросил, случалось ли ему вступать в связь с женщиной ради возможности получить доступ к ее маленькой дочке. К сожалению, это характерно для определенного типа сексуальных маньяков. К его отрицательному ответу я отнесся крайне скептически. При этом на протяжении всей нашей беседы меня не покидало ощущение, что он дей­ствительно не склонен брать на себя ответственность за что-либо. Преступления Кондро совершал, потому что некомпетентные полицейские были неспособны его поймать. Смертного приговора убийца избежал, потому что се­мьи жертв пошли на досудебное соглашение. В его понимании, все всегда шло от других. Даже пароль Трэкслеров для Римы - они его сами дали, Джозеф их об этом не просил. Но раз уж его дали, он не постеснялся воспользовать­ся этим во зло.

- Короче, в моем случае они разрешили сделку со следствием. Мне по всему полагался смертный приговор, да и прокурор вел дело к смертному. Так они обратились к семьям, и когда расследование закончилось, я заключил сделку. И это ведь решили семьи. К ним прокурорские обратились, они и обсудили тему. Понимаете, я считаю, это несправедливо. Нельзя было разрешать мне сделку.

Понимаете, что я имел в виду выше?

- Нужно было дать мне смертный приговор. Я считаю, за такие преступления я должен был умереть, понимае­те? И уж не знаю, просто мне кажется, что это всяко несправедливо к моим жертвам. Они мертвы, а я живой. Они в могилах своих переворачиваются. Одну так вообще до сих пор не нашли, и вот я думаю, знаете что? Хоть они и пы­тались сделать хорошее дело и найти останки Римы Трэкслер, на самом-то деле все равно исходили из интересов Дэнелл, а я честно думаю, что это неправильно. Несправедливо это. Они предали своих детишек.

А я честно думаю, что это неправильно. Просто невероятно! За долгие годы я научился не показывать свои истинные чувства, сдерживаться, но иногда бывает трудно себя контролировать, услышав подобное. Ведь он сам пошел на досудебную сделку, которая спасла ему жизнь. Не было ничего проще, чем отреагировать на это так, как хотелось бы телевизионным начальникам. Но это было бы совершенно контрпродуктивно.

А Кондро продолжал бойко морализировать:

- Понимаете, если бы убили моего ребенка, я бы настаивал на смертной казни. Никогда не попросил бы проку­рора договариваться о сделке с этим человеком. Такое мне и в голову не пришло бы. Типа убейте его, сотрите с ли­ца земли.

В этот момент я едва удержался, чтобы не спросить, а почему он просто не признался в убийстве, караемом смертной казнью? Ведь это соответствовало бы его понятиям о справедливости. Но я решил, что будет лучше про­сто позволить ему говорить и дальше.

Дослушав до конца причитания о том, как несправедливо было предложенное ему досудебное соглашение по отношению к жертвам, я спросил:

- Так вы согласились на досудебное не потому, что хотели избежать смертного приговора? Разве не по этой причине?

-Да мне про досудебное вообще никто не говорил. Я сам до этой идеи додумался.

И как же его шокировало, что это предложение приняли!

- Вы боялись умереть?

- Нет, знаете, сейчас я смерти не боюсь.

Ну разумеется, раз смертная казнь на повестке дня уже не стоит.

- Вы беспокоились... Вы не хотели, чтобы ваши дети выступали в суде?

Я задал этот вопрос, понимая, что досудебное соглашение он заключал вне какой-либо связи с его собствен­ными детьми. Возможно, конечно, что его волновало собственное представление о себе как об отце, но папашей с журнальной обложки он точно не был.

- Ну да, это меня действительно напрягало, они ведь были свидетелями обвинения. И я чем больше обо всем об этом думал, тем больше понимал, что не хочу, чтобы мои дети выступали в суде. Они же были тогда совсем юными - четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, типа того. И мне не хотелось, чтобы они выступали свидетеля­ми обвинения и рассказывали о том, что было тем утром, а потом всю жизнь думали: «Ох, блин, а может, это из-за моих показаний папе смертный приговор дали». И всякое такое. Я просто не хотел впутывать во все это своих де­тишек, понимаете?

Он и возрастов-то их толком не помнил. Еще ему надоело дожидаться в окружной тюрьме, пока следствие со­берет все доказательства и решит, что с ним делать.

- Я просто устал чалиться в окружной тюрьме. Я просидел в ней незнамо сколько. Двадцать восемь месяцев что ли. И все в одиночке, между прочим, потому что к остальным зэкам меня не подпускали. Ведь и тюремщики, и сидельцы - все хотели меня убить. Так что я просто хотел покончить с этими мучениями.

Несмотря на то что по соглашению Кондро должен был указать место, где оставил труп Римы, найти его он не смог.

-Да это было лет тринадцать или четырнадцать тому назад, а речка-то за это время столько же раз поднима­лась и опускалась. Я сам там вырос, и то не был уверен по поводу места, пока не начал узнавать ориентиры. Сна­чала набросал им картинку местности, где это было, и следователь с полицейскими пошли с ней по окрестным жи­телям, а те уже указали, где была та купальня. Ну и когда меня туда доставили, я стал узнавать ориентиры и все та­кое. Был в полной уверенности, что это именно то место.

Казалось, будто он чувствует большую вину за свою неспособность обнаружить останки, чем за изнасилова­ние и убийство как таковые.

За долгие годы изучения серийных убийц я выяснил, что очень и очень многие из них неестественно зацикле­ны на своих матерях. Обычно это явление носит негативный характер, каку Кемпера, иногда - позитивный. Или же налицо сложное сочетание и того, и другого, каку Макгоуэна. Я хотел убедиться, насколько повлияла на Кондро его мать и испытывал ли он к ней больше чувств, чем к другим людям из своего окружения. Я попросил Джозефа рас­сказать о смерти матери, случившейся примерно в одно время с убийством Кары Радд.

-Да, мамина смерть была огромной потерей для нас с отчимом, - согласился он. - После смерти мамы он рас­клеился до такой степени, что мне пришлось отправить его в приют.

- Совсем опустился?

- Ну да, потом приехал его брат, и мы решили, что лучше всего будет продать дом, и так далее, поскольку сам я жить там уже не хотел. Жил-то я у них, потому что у отца диабет был, а мама болела и просила меня помогать, так что...

Я хотел убедиться, что могу вывести его на эмоции. По поводу своих преступлений или обманутого доверия друзей он особых чувств точно не испытывал.

- Вы правда любили свою мать?

- О да, очень любил, ага.

- И это был сокрушительный удар?

- Да, это все было очень болезненно. Это ведь я ее нашел, ну и позвонил одной подруге. Она приезжает, а я типа вообще не представляю, что надо делать. Я такой: «Ты же знаешь, что надо делать? Наверное, в полицию звонить, пусть приедут?» А она говорит: «Нет уж, я сама всем этим займусь». Ну и всем занялась: вызвали короне­ра, так что полиция знала, что она при смерти, а на следующее утро я к ней приехал, а она уже умерла.