– Знаешь, Лампадель, – с чувствомпроизнес Сережка, – человеку, который так готовит, можно простить все.

Я удрученно молчала.

– Не переживай, – махнула рукойЮлечка.

– Свитер этот я терпеть не мог, –сообщил Сережка.

– Дайте сюда. – Кирка выхватилпуловер и убежал в коридор.

Послышалось недовольное сопение, потом вопльмальчика:

– Да стой же на месте!

И в ванну медленно вошла Муля в том, что ещене так давно было Сережкиной одеждой.

– Класс, – подпрыгивалКирюшка, – как раз на мороз прикид.

– Ада без обновки осталась, –хихикнула Юля.

– Не беда, – отозвалсястаршенький, – Лампадель еще разок затеет большую стирку, и порядок!

Слушая его раскатистый хохот, я поняла, почемудомашние прозвали парня Лошадью Пржевальского.

– А у Кати есть прозвище?

– Конечно, – хором ответили Юля иКирка. – Хочешь, мы тебе кличку дадим?

– Не надо, – медленно произнеслая, – уже выбрала, зовите просто – Большая Свинка.

Утром, избавившись от старших и велев младшемучитать параграф по истории, я вылетела из дому. В голове царила сумятица. Нина,по счастью, оказалась жива, я дозвонилась до нее около десяти вечера и велеласоблюдать крайнюю осторожность. Но женщина отреагировала вяло:

– Кому я нужна.

– Могут залезть в квартиру…

– У меня брать нечего…

Я швырнула трубку – ну не дура ли!

Впрочем, документы скорей всего у матери или уЯны. Интересно, кто живет на Нечаевском, 15?

Неужели гориллоподобный Слава? Что-то слишкомчасто всплывает это имя, может, это один и тот же человек? Даже наверняка! Иесли он и в самом деле имеет квартирку по указанному адресу, тогда… Тогда,наверное, там и прячет Катю!

Не чувствуя пронизывающего ледяного ветра, янеслась к метро. В голову пришел гениальный план. Предположим, не найдудокументы… Зато обнаружу логово похитителя! Ну не сидит же этот Слава целыми днямидома? Значит, так, отыщу мужика, прослежу за ним, дождусь нужного момента,взломаю дверь и освобожу Катю.

Пересаживаясь в троллейбус, я немножкопоостыла. Взламывать дверь – трудная задача, одной не справиться. Катю небосьприковали цепью к батарее, и в прихожую ей не выйти… Надо достать отмычки! Ногде их берут? Ведь не в магазине же спрашивают…

Ноги быстро добежали до нужного дома, и,отыскав квартиру, я принялась жать на звонок. Резко щелкнул замок, и на порогепоявилась бабуся, одетая самым невероятным образом. Худенькое, даже щуплоетельце обтягивал ярко-желтый сарафан с голубыми полосками. С морщинистыхщиколоток спадали беленькие хлопчатобумажные носочки, а аккуратные, совсемдетские ступни были засунуты в сабо.

– Яночка, – всплеснула бабуся руками, –а я уже на улицу собралась, за хлебушком. Давай вместе прогуляемся, толькоголову от солнца прикрою, а то напечет.

И она схватила тоненькой, как веточка, рукойширокополую соломенную шляпу с розовой лентой на полях.

Я почувствовала себя действующим лицом в пьесеабсурда. На улицу в сарафане в середине ноября?

– Боюсь, вы замерзнете, лучше потеплейодеться.

– Что ты, милая, там жара, –настаивала старушка, – июнь в разгаре.

– Нет, ноябрь, – безнадежнопробормотала я, стаскивая куртку.

Теперь понятно, почему Яна отправила менясюда. Никакого Славы тут нет, на Нечаевском проживает больная маразмом бабушка,скорей всего, мать Михайловой, вот она и волнуется, как там безумная.

Старушонка тем временем прошлепала на кухню. Яза ней.

– Хочешь чаю, Яночка?

Я медленно кивнула.

Бабуся подошла к плите и попыталась повернутьручку. Но не тут-то было, их не оказалось на месте. Из белой эмали торчали лишьжелезные палочки, такие не повернешь голой рукой. Кто-то явно постарался, чтобыбабусёк не включила газ. Впрочем, на кухне были приняты и другие мерыпредосторожности. Окно, несмотря на седьмой этаж, забрано решеткой, спичекнигде не видно, да и посуды тоже. На столе сиротливо стоит эмалированнаякружка, на холодильнике поблескивает аккуратный замочек…

Господи, как же ее оставить одну!

Не успела я ничего придумать, как из прихожейдонеслось:

– Анна Федоровна, я принесла батончик.

– Яночка пришла, – оповестиластаруха.

– Ну и слава богу, – раздалось вответ, и в комнату вошла женщина лет сорока с пакетом.

Увидев меня, она вздернула брови:

– Кто вы?

– Знакомая Михайловой, а вот бабушка меняза Яну приняла, только я не стала ее разубеждать.

– И правильно, – одобрила женщина,вынимая батон, – все равно не поймет.

Она выдвинула ящик, достала черненькие ручки иловко надела на штырьки. Плита вновь приобрела нормальный вид.

– С Яной случилась неприятность…

– Господи, что стряслось?

По мере того как женщина узнавала правду, еелицо вытягивалось.

– Ужас, – повторяла она, –ужас.

Минут пять понадобилось ей, чтобы прийти всебя.

– Я так и думала, что какая-то бедаприключилась, – всплеснула она руками под конец: – Яночка такаяаккуратная, ни разу деньги не задерживала, а тут не приехала. Хорошо, васприслала, а то прямо не знаю, что и думать. Кстати, меня Таня зовут.

– Евлампия, – представилась я испросила: – Вы сиделка?

– Да, разве можно Анну Федоровну однуоставить? Только в булочную на первый этаж спустилась, а она уже вас впустила.Ведь так могут и бандиты заявиться…

– Что с ней?

– Болезнь Альцгеймера, – грустновздохнула Таня, – страшная вещь, постепенное отмирание личности приотличном физическом состоянии. Вот, глядите.

Анна Федоровна, блаженно щурясь, мешала чайвилкой. Я удрученно молчала. А что тут скажешь? На всякий случай все жепоинтересовалась:

– Скажите, здесь не живет Слава?

– Нет, – покачала головойТанечка, – только мы вдвоем.