связал узлом морали сначала нити бытия и затянул так крепко, что развязать их под силу будет только какому-нибудь богу, – ведь этого требует Гораций! – я, который собственноручно погубил в четвертом акте всех богов – из соображений морали! Что же теперь выйдет из пятого акта? Откуда же мне взять трагическую развязку? Может быть, стоит подумать о космической развязке?

154

Различные опасности жизни. Вам вовсе не известно, что вам еще предстоит пережить, вы, как хмельные, идете, запинаясь, по жизни и время от времени падаете с лестницы. Счастье, что вы пьяны, и потому почти все члены остаются в целости и сохранности: ваши мускулы утратили всякую упругость, а голова слишком затуманена, так что каменная лестница кажется вам не такой уж и жесткой, как это кажется другим! Жизнь для нас – гораздо большая опасность: мы из стекла – и горе, если мы столкнемся! И все пропало, если мы упадем.

155

Чего нам недостает. Мы любим великую природу, мы открыли ее для себя: это происходит оттого, что в нашем сознании нет великих людей. У греков все наоборот: у них иное чувство природы, чем у нас.

156

Влиятельнейший. То, что какой-нибудь человек один противостоит всему своему времени, удерживает его натиск и даже призывает к ответу, – это должно оказывать влияние! И неважно, хочет ли он этого, главное – он может!

157

Menteri[22]. Берегись! Он призадумался, еще секунда – и вот, уже готова ложь. Это ступень развития культуры, на которой стояли целые народы. Следует все же поразмыслить над тем, что выражали римляне своим «menteri»!

158

Неудобное свойство. Во всех вещах обнаруживать глубину – неудобное свойство: оно вынуждает все время напрягать глаза, и в конце концов всегда обнаруживаешь больше, чем сам того ожидал.

159

Каждой добродетели свое время. Тот, кто сейчас сохраняет стойкость и непреклонность, становится жертвой собственной честности, которая мучит угрызениями совести: ведь стойкость – добродетель иной эпохи, чем честность.

160

Как обращаться с добродетелями. И по отношению к добродетели можно вести себя недостойно, лукаво угождая ей.

161

Любителям времени. Поп-расстрига и каторжник, очутившийся на свободе, изо всех сил стараются всякий раз сделать «подходящее лицо»: больше всего они хотели бы иметь лицо без прошлого. Но доводилось ли вам встречать людей, которые знают, что в чертах их лица запечатлелось будущее, и все же, из любезной вежливости по отношению к вам, любителям «времени», «делают лицо» без будущего?

162

Эгоизм. Эгоизм – это особый закон перспективы ощущений, по которому все окружающие предметы и явления предстают большими и тяжелыми, тогда как по мере удаления те же предметы и явления уменьшаются в размере и теряют вес.

163

После большой победы. Самое лучшее в большой победе то, что она избавляет победителя от страха перед поражением. «Почему бы однажды и не понести поражение? – думает он, – я теперь достаточно богат, чтобы позволить себе это».

164

Ощущение покоя. Я распознаю умы, ищущие покоя, по множеству темных предметов, которыми они окружают себя: кто хочет спать, тот не будет спать при свете и затемнит все в комнате или укроется в какой-нибудь пещере. Намек тем, кто не знает, что же он, как правило, ищет, но очень хочет знать.

165

О счастье аскетов. Тот, кто полностью и надолго исключает из своей жизни нечто, нередко забывает об этом и, столкнувшись случайно с тем предметом, уже воображает себя открывателем – а ведь как счастливы все первооткрыватели! Будем умнее, не будем уподобляться змеям, что слишком долго любят греться под одним и тем же солнцем.

166

Всегда в своем кругу. Все, что мне близко по духу – в природе, в истории, – взывает ко мне, восхваляет меня, влечет меня вперед, утешает меня – все другое я просто не слышу или тут же забываю. Мы часто ограничиваемся своим кругом.

167

Мизантропия и любовь. О том, что мы пресытились людьми, мы говорим только тогда, когда уже не можем их переваривать, а живот набит ими до отказа. Мизантропия – это следствие ненасытной любви к людям и «людоедства» – но кто же велел тебе глотать людей, как устриц, любезный мой принц Гамлет?

168

Об одном больном. «Плохи его дела!» Чего же ему недостает? «Его мучит собственное ненасытное честолюбие, он хочет, чтобы его непрерывно превозносили до небес». Непостижимо! Чего же больше – весь мир поет ему хвалу, его повсюду носят на руках, его имя не сходит с уст! Да, но когда дело доходит до похвал, он как-то плохо слышит их. Если его хвалит друг, то ему слышится, будто тот нахваливает сам себя; если его хвалит недруг, ему слышится, будто тот так и напрашивается на похвалу за это; и даже если его просто хвалит кто-нибудь другой, – хотя других-то осталось не так уж много, настолько он знаменит! – то он чувствует себя задетым оттого, что этот другой не стремится завязать с ним дружбу или, наоборот, занять враждебную позицию по отношению к нему; в таких случаях он говорит: «Какое мне дело до того, что думает обо мне этот ломака, вздумавший строить из себя праведника!»

169

Открытые враги. Бесстрашное отношение к врагу – это вещь в себе: даже обладая отчаянной храбростью, можно оставаться трусом и растерянным тихоней. Так высказывался Наполеон о «храбрейшем из мужей», которых он когда-либо знал, – о Мюрате, из чего следует, что открытые враги необходимы иным людям, особенно если они решили возвыситься и хотят достичь добродетельности, мужественности и веселости этих врагов.

170

С толпою. До сих пор он неотступно следовал за толпою, расточая ей всевозможные похвалы; но настанет день, когда он восстанет против нее! Ибо он привязался к толпе, полагая, что его лень здесь будет вполне на месте: он еще просто не знает того, что толпа для него недостаточно ленива! Она все время влечется вперед! И, увлекая за собою, никому не дает останавливаться! А ведь он так любит постоять!

171

Слава. Когда всеобщая благодарность по отношению к кому-нибудь одному становится совсем беззастенчивой, тогда рождается слава.

172

Баламут. А: «Ты баламутишь всех и отбиваешь всякий вкус! – так говорят повсюду». Б: «Да, это так! Я отбиваю вкус ко всяким группировкам – а этого не прощает ни одна группировка».

173

Быть глубоким и казаться глубоким. Кто обладает глубиной, тот, зная это, заботится о ясности; кто хочет покрасоваться перед толпой, тот создает видимость глубины, напуская побольше туману. Ведь толпе – все глубина, если она не может видеть дна: да к тому же