Шелли и Полидори дружно закивали, а Байрон, нагнувшись, достал из-под груды одежды металлическую чашу и кинжал.

Мечтательно улыбнувшись, лорд протянул Вивиани чашу. Его рука мягко легла на плечо юноши, и тот опустился на колени.

— Что я должен делать? — прошептал Никколо.

— Я пущу тебе и себе кровь, она смешается, а потом… что ж, потом я тебя укушу, — должно быть, он увидел выражение лица Вивиани в этот момент. — Не бойся, — склонившись к его уху, прошептал лорд. — Я буду нежен.

Он подмигнул Никколо. Вокруг было холодно, но юношу бросило в жар, и он чувствовал, что на лбу у него выступили капельки пота.

Острие кинжала легко скользнуло по его шее, коснулось горла, а затем впилось в грудь. От острой боли Никколо охнул, но в то же время ощутил поразительную силу, и это чувство затмило все остальное. Кровь из раны потекла по животу, и юноша закрыл глаза. На его плечи упали горячие капли, теплая чужая кровь собралась в ямке над ключицами, смешиваясь с его собственной.

Вивиани подставил под нее чашу, а волосы у него на затылке встали дыбом. Он ждал укуса. Волнение смешалось с возбуждением. Ему так хотелось почувствовать этот укус. Сейчас все его естество жаждало только этого.

Но тут прозвучал выстрел, чаша вылетела у него из рук, и Никколо отбросило в сторону.

Сешерон, 1816 год

За последние дни Людовико дважды поменял квартиру, продолжая платить за снятые комнаты, чтобы хозяева домов думали, что он действительно там живет. Он даже выходил на улицу днем, хотя ненавидел солнечный свет.

Сейчас наступила ночь, и граф отправился на поиски добычи. Ему нужна была кровь. Тьма в нем была голодна, и он ничего не мог противопоставить этому голоду. Жажда теплой свежей крови не давала ему покоя. Вампира била дрожь. Когда он утолял эту жажду, вернее, когда на мгновение голод становился меньше, мысль о металлическом привкусе крови вызывала в нем тошноту, но, когда жажда возвращалась вновь, тошнота забывалась, сменяясь радостным ожиданием насыщения.

Охотиться было легко, и только если Людовико не пил крови довольно долго, жажда мешала ему думать, превращая в дикого зверя, и приходилось тратить все силы на самоконтроль. Нужно было лишь регулярно утолять свой темный голод, и тогда никаких проблем не возникало. А пока его разум не был замутнен, добычу найти было несложно. Звериные инстинкты сами вели его к жертвам. Людовико выбирал тех, кто сам носил в себе Тьму — слабее, чем у вампира, но все же Тьму. Графа влекло все темное в людях — ненависть, похоть, зависть, гордыня, нетерпимость и прочее, что они так тщательно скрывали от окружающего мира, и только Людовико благодаря своей Тьме мог разглядеть в них гниль души за фасадом благопристойности.

Иногда графу хотелось думать, будто он уменьшает зло в этом мире, но он знал, что это неправда. Он убивал, и не раз. Сейчас он уже не помнил лиц своих жертв: эти люди были бедными и богатыми, молодыми и старыми, дворянами и простолюдинами. Долгие годы жизни принесли Людовико опыт и терпение, по голод всегда оставался в его душе, холодный и темный, бездонная бочка, которую он тщетно пытался наполнить.

Рядом с Валентиной голод почти утихал — он чувствовался, но не имел такого значения, как прежде.

Валентина была сейчас на вилле Лиотаров, далеко от него. Поправив камзол, вампир зашагал в темные кварталы, где поджидали клиентов проститутки. Людовико не думал, что люди здесь хуже, чем где бы то ни было, но так действовать было проще — властям не было дела до этих девушек. Их услугами пользовались многие, а слушать не хотел никто. Карнштайн мрачно улыбнулся, подумав о набожных жителях города, — они с таким презрением относились к проституткам, и тем не менее падшие женщины неплохо зарабатывали.

Его мысли вновь вернулись к Валентине. От голода он грезил о ее крови, о синей жилке, бившейся на шее под светлой кожей, но он знал, что его чувства никогда не позволят ему испить из ее вены. Людовико понимал, что не сможет лишить эту девушку воли, видеть в ней добычу. Валентине даже удалось пробудить в нем давно забытое ощущение — сочувствие. Из-за нее он решил больше не питаться кровью ее матери, хотя теперь ему и пришлось мучиться от жажды.

Наконец он добрался до окраины города — отсюда было далеко до красивых мощеных улиц, до церквей и салонов благородных дам. Дома здесь были маленькими и невзрачными — под стать беднякам, которые в них жили.

Охота началась.

Возможно, вампира предупредила Тьма. Или все дело было в опыте, позволившем ему прожить все эти долгие годы. А может быть, из-за постоянной опасности все его чувства обострились. Или он что-то заметил — какой-то шум или чужое дыхание. Как бы то ни было, Людовико резко отпрыгнул в сторону.

Пули засвистели вокруг, и только потом граф услышал грохот выстрелов. Тьма хлынула из сердца в руки и ноги, помогая уклоняться. И снова выстрелы, одна пуля угодила в плечо. Подпрыгнув, Людовико преодолел притяжение земли и очутился на крыше, зажимая рукой кровоточащую рану.

— Вон он! Стреляйте, стреляйте! — громко крикнул кто-то на итальянском.

Этих охотников прислали из Ватикана. Жиана и ее ублюдки, никаких сомнений. Людовико ругнулся, проклиная охотников, но в первую очередь себя самого. Он знал, что так все и произойдет, но решил не обращать внимания на предупреждения об опасности.

Тьма внутри забурлила, пытаясь взять контроль над его разумом, заставить его сражаться, а главное, убивать. Карнштайн справился с этим. Кровь стучала в висках, и он ощутил, как удлиняются его клыки. Боль пронзила плечо, и пуля, выйдя из плоти, с тихим звоном упала на крышу. Вот только рана почему-то не закрылась. Раздраженно покосившись на измазанную кровью пулю, Людовико побежал.

И вновь тишину ночи взрезали выстрелы. Он знал, что посланники Ватикана не стали бы нападать на него, не будь они уверены в своей победе. Карнштайну уже не раз удавалось скрыться от них — он либо замечал их заранее и тогда скрывался, либо принимал бой и убивал всех своих преследователей. А значит, эти охотники были опасны — они не были новичками, которые могли допустить какую-то ошибку, они не перестанут стрелять, увидев, что он упал, они были внимательны и осторожны. Эти люди умели убивать не хуже него.

К своему удивлению, Людовико почувствовал, что в нем нарастает странное ощущение эйфории, давно забытое предчувствие смертоносного сражения.

Не медля, граф принял решение и спрыгнул в переулок. Его окутывала Тьма. Прогремело еще два выстрела, во все стороны полетела каменная крошка. Одним прыжком Людовико преодолел десять метров, отделявшие его от врагов. Точным ударом вампир сломал первому из преследователей шею, подскочил ко второму и, уклонившись от его ударов, впился клыками ему в горло. Кровь брызнула в лицо, потекла по подбородку и шее. Обнимая обмякшее тело врага, Людовико упивался кровью.

Выстрел пробил вампиру спину так, что пуля вошла в тело инквизитора. Эти люди не допускали ошибок, не жалели своих же братьев, не испытывали сомнений. Умрешь в бою — попадешь в рай…