«Ну, держись, старина, я тебя повыпотрошу», — лукаво подумал я и, конечно, не скупясь, вливал в себя дорогие напитки. Кодор не преминул устроить из этого цирковое представление.

— Смотрите, смотрите! — возопил он. — Что вытворяет негодник! Вливает в себя, словно в бездонную бочку, и даже не глотает!

— Ой, я хочу посмотреть! Я хочу посмотреть! — вызвались обе куколки. Им я тоже показал, как это делается. Как вливает в себя человек полпинты спиртного и даже не сглотнет, чтобы воздуха набраться.

— Может, у него глотка луженая? — интересуется одна милашка.

— Скорее уж у него душа каменная… — замечает другая.

Ага, эта дамочка поумнее будет. «Душа окаменелая», — так и хотелось мне ответить.

— Что же касается внутренних сил, — сказал я, — то, пожалуй, воздержимся от их упоминания, хотя бы минут на пять. Выясним, что скажет на это душа жареного теленочка. Сперва его съедят, а уж потом проявят к нему милосердие.

Дамочка какое-то время молча разглядывала меня, словно ей тоже хотелось сказать: «С этим держи ухо востро!»

Здесь самое время описать прелестниц. Они и впрямь были прелестны и обольстительны, к тому же обе черные. С головы до пят, точно лоснящиеся, черные пантеры — поистине демонические создания. Прежде всего у обеих были черные глаза, но ведь сколько оттенков может быть у черного: у одной — мечтательно-манящие, у другой — горящие пламенем. Одежда на них тоже сплошь темная, волосы — воронова крыла, а зубки остренькие… Так и подмывало попросить: кусни меня за ушко.

Готов понять человека, не согласного со мною по части женского очарования. Правда, мне тогда почти все молодые особы нравились, это точно. Однако могу заверить каждого, что эти женщины обладали властью над мужчинами. Только вот как доказать? Призвать в свидетели старого доктора, который тоже принял мечтательный вид, печально помаргивая и озираясь вокруг, — этим никого не убедишь. Торговец дамским бельем вообще не в счет. Стало быть, наиболее убедительное свидетельство все же мое, если принять во внимание, что сам Кодор не напрасно привлек их сюда, а явно для того, чтоб те покорили наши сердца. Не говоря уже о том, что одна из дам (на груди которой, кстати, красовалась маленькая бабочка из черных кружев) была пассией самого Кодора. Это довольно скоро выяснилось из ее мимолетного замечания.

— Что вы так разглядываете на мне, сэр Александер? — спросила дама.

— Любуюсь украшениями, теми, что на вас, — ответил мой приятель. — А вами — и того больше, — недвусмысленно добавил он.

Короткая фраза, а мигом все стало ясно: украшения презентовал он, а потому и вправе любоваться.

Итак, по соседству звучала музыка, с очень интересной игрой ударных типа гамелана и резкими выкриками, а эти две птички поклевывали виноград по ягодке, да пощипывали сдобный калач — деликатно, крохотными кусочками и прихлебывали шампанское — грациозно и неспешно, к тому же чокались, на манер матросов в корчме, и приговаривали: a thousand year, ching-ching, будь здоров на тыщу лет, дзинь-дзинь и далее в таком же роде… и смеялись, смеялись беспрестанно. Даже от такой малости опьянели. А к полуночи дама с бабочкой, Кодорова приятельница — черное платье на ней было в обтяжку, и при каждом ее движении шелк переливался на округлых формах, — словом, эта красотка вдруг возьми да заяви мне: желаю, мол, вас покорить. Та-ак… И что же мне теперь делать?

«Ну-ка, Якаб, докажи, хороший ли ты друг?» — подначивал я самого себя, потому как положение складывалось непростое, и не только из-за выпивки. Душу мою одолевали сомнения.

«Красотке с бабочкой» я со всей очевидностью по душе пришелся, такое обычно чувствуешь. Но и другая на меня глаз положила, а с двумя сразу путаться — сам запутаешься.

Спрашивается, что же теперь делать? Две любовные паутины одновременно не соткешь. Или соткешь? Попробуй, Якаб, чем черт не шутит! — хорохорился я. Однако приключение заведомо безуспешное. Кодорова прелестница отличалась пылким темпераментом, завлекательными изгибами тела и напористостью. Эта с первой же минуты вознамерилась завладеть мною — враз видно было. Вторая дамочка была более кроткого нрава, скромная и застенчивая. Ошарашенная напористостью своей напарницы, она тотчас пошла на попятный, и глаза ее погрустнели, точно поникшая крона. В утешение я даже нащупал ее ручку под столом.

Которую же из них предпочесть? Откровенно говоря, мне больше нравилась другая, та, что душой помягче. А может, я Кодора побаивался? Отнюдь не исключено. В конце концов, должны же быть хоть какие-то обязательства перед приятелем, — пытался я уговорить себя.

Э-э, как-нибудь утрясется… Пошлю завтра дамочке роскошный букет с записочкой, что так, мол, и так, пришлось внезапно уехать.

«А я ведь и вправду должен уехать! — стукнуло вдруг мне в голову. — Только что договорились с Кодором. И почему бы мне не отправиться завтра или послезавтра?»

«Поеду в Брюгге! — ликовала моя душа. — Уеду и сложности уладятся сами собой».

А Кодор тем временем обратился к компании:

— Как удачно, что все мы здесь собрались и по всем главным пунктам договорились. Не перебраться ли нам в рыбацкую харчевню, будь она градом повыщерблена, да рыбкой не полакомиться?

«Повыщерблена» — это он сгоряча ляпнул, не подумавши, потому как сурового вида доктор был рябой. Он мигом вскинул голову и высказался в том духе, что вовсе мы не обо всем договорились, нам еще предстоит многое обсудить, так что рано, мол, подводить черту.

Надо было видеть, как при этих словах просиял Кодор. Ведь он и сам спохватился, что сболтнул лишнего. Ему бы не сообразить, с его хитроумной башкой!

— Какое там подводить черту, господин доктор, вседостойнейший вы мой! — расцвел он сладчайшей из своих улыбок. — Нам еще не раз предстоит к этому делу возвращаться!

Даже голос у него сделался до того бархатный и нежный, в душу проникающий. Как у любящей матери, которая попку дитяти своего ласково поглаживает. А смотрел при этом на меня, мерзавец.

После столь бурных событий полагаю естественным, что домой я возвращался с пением. Шагай бодрей, навстречу первым лучам рассветным! И в душе сами слагались песни о любви, вроде вот этой:

«Если только захочу, горы с места сворочу. Безо всяческих усилий рухнет мир к моим ногам. Ай да Якаб, победитель, покоритель милых дам!» Меня распирало от чувства всепобеждающей силы. Я упился настолько, что поглаживал рукав своего зимнего пальто, словно котенка.

— Видишь, киска, — обращался я к пальто, будто к мисс Бортон или к своей супруге, — как меня любят женщины! Любят, ласкают, за стол сажают и съесть готовы! — И я громко хохотал над своими неуклюжими шутками.

Мне даже сделалось жаль Кодора, которому такие успехи и во сне не снились. Дошло до того, что я уселся на ступеньку закрытой на ночь табачной лавки оплакивать своего незадачливого приятеля. «Ай-яй-яй! — укорял я себя. — Каким же коварным другом ты оказался! Разве нет? Как ты поступил с ближним своим? Вернее, с возлюбленной ближнего своего?! Разве не ты расцеловал ее в уста и во все сладкие места в коридоре некоего заведения под названием „У Зеленого Барашка“? Разве это не ты был?»