оказывается, игра! Можно, понимаете ли, воздавать почести кухарке и при этом настаивать на утверждении дерзкого и неразумного плана наступления на варваров, цель которого по меньше мере неясна. Много ли сокровищ он добудет в Дубовом урочище?! На тысячу талантов золота и серебра не наберется.

Здесь Помпеян несколько осадил себя. Прикинул, если Бебий Лонг взялся за это дело, выходит, игра стоит свеч? Может, та же мысль посетила Пертинакса и прочих опытных людей? Почему же Сальвий неразумно уперся? Ответ ясен: ему обидно лишиться поста главнокомандующего, доставшегося ему при прежнем принцепсе. Где ты теперь, Марк? Где же твои добродетели? Отчего не воплощаются в тварном мире звучные идеи добра, согласия, исполнения долга, справедливости и человеколюбия? Отчего не пролились они на твоего сына благодетельным и оплодотворяющим дождем, не научили его, что интересы государства прежде всего? Теперь каждый за себя. Хотя бы тот же Пертинакс. Возражает, хмурит брови, но всегда до определенного предела.

На пороге отпустил Клеандра, коротко бросил ему:

– Ступай, – и двинулся к своему паланкину, стоявшему посреди двора.

Уже в пути, когда четверо плечистых, громадного роста негров-лектикариев подняли носилки и двинулись в сторону ворот, а затем вверх, по улицам Виндобоны, Клавдий мыслями вернулся к разговору с молодым императором.

Вздохнул.

Скучно на этом свете, граждане! Скоро начнутся казни, посыплются головы в корзины палачей. Время ходит по кругу, и на смену божественному Августу пришел жестокосердный Тиберий, а безжалостному убийце Домициану наследовал совершенный во всех отношениях Траян. Все повторяется, все непременно возвращается к некоей исходной равновесной точке, затем кровавый круг начинается сызнова. Печалило, что одной из запоминающихся примет нового времени окажется и срезанная с плеч золотоволосая голова племянника. Так свидетельствует история. Равнодушно подумал, что и его голова не навечно насажена на плечи.

Пустое!

Смерти он не боялся, ему уже за шестьдесят. Хватит, пожил, покрутился в самых верхах. Марк отдал за него дочь Аннию именно потому, что ему напророчили, будто Клавдий Тиберий Помпеян – как раз тот человек, который может стать его преемником. Марк был великим человеком, истинным философом, которому эта заумь подходила как влитая. Как будто греческие мудрецы ясно предвидели, что рано или поздно появится правитель, которому все их основоположения не покажутся пустым звуком, который из-за приверженности к философии и отчаяния не побежит в кабак пропивать последний обол, а постарается воплотить все их разумные и дельные предложения по улучшению человеческой породы в жизнь. Но, по-видимому, богам тоже наскучила добродетель, и они оставили нас наедине с собой. Вдохновение угасло, вера, порыв к лучшему, призыв жить по природе – теперь пустые звуки, пример не нужен. Но это же страшно?! Где ты теперь, Марк? Не скучно ли взирать на землю?

Старик ничего не мог поделать с собой – собирался на разговор с Луцием, сердце вздрагивало от страха, а теперь отлегло. Племянник-то молодцом оказался! Как складно рассуждает! Если, говорит, нет гладиаторских игр, если нет скачек, театральных представлений, если шлюхи начинают философствовать и отказывать в объятиях, если воры и убийцы начинают исправляться и забывают исполнять свое постыдное ремесло – это горе для гражданина. Чем ему тогда жить?

Хорошо сказано. Надо запомнить, ввернуть при случае.

В детстве Луций был ребенок как ребенок – непосредственный, любопытствующий, добрый. Правда, отличался склонностью к лицедейству, вранью и буйствам. Книги терпеть не мог, и, хотя над ним трудились лучшие воспитатели империи, все равно наследник отличался непробиваемым небрежением к наукам. Отцу также сообщали о «лукавстве» и «дерзком нежелании признаваться в совершенных проступках». Наказание розгами переносил терпеливо, при этом всегда бормотал про себя угрозы и громко предупреждал о будущей неминуемой каре воинов из преторианской когорты, призванных внушить наследнику уважение к наукам и ученым. Напоминал: вырасту, прикажу засечь насмерть. Особыми способностями наследник отличался в тех занятиях, которые не соответствуют положению правителя, например, с удовольствием лепил чаши, танцевал, пел, свистел, прикидывался шутом. Целыми днями играл в охотника, причем пулял в придворных настоящими боевыми стрелами, правда, с тупыми наконечниками и то только потому, что Клеандра предупредили, чтобы боевые острия он отыскивал и прятал или передавал императрице Фаустине. Иначе порка! В Центумцеллах впервые обнаружил признаки жестокости. Когда его мыли в слишком горячей воде, велел бросить банщика в печь. Тогда его дядька, которому было приказано выполнить это, сжег в печи баранью шкуру, чтобы зловонным запахом гари доказать, что наказание приведено в исполнение.

Приложив героические усилия, преодолевая все преграды, воспитатели сумели дать Луцию неплохое образование.

Помпеян, миновав храм Юпитера, уже в виду собственного дома, усмехнулся. Что значит неплохое? Образцовое! Общими усилиями учителя заставили его освоить риторику, выучить наизусть все положенные по программе тексты, куда входили Гомер, Овидий, Гораций, речи знаменитых ораторов. И вот результат – Коммод кого хочешь заговорит, что хочешь объяснит, любой поступок оправдает, всякое преступление превратит в благородное деяние. Боги, боги, зачем этот поход в глубину варварских земель? Что решает это бессмысленное шевеление войсками?

* * *

Перед сном на вопрос Клеандра, доставить ли ему женщину, Коммод грустно вопросил:

– Кого? Опять Клиобелу? В такую жару? Я прикажу от сечь тебе голову, изверг.

Клеандр задумался. Потом посоветовал:

– Может быть, Сейю или кого-нибудь из рабынь?

Император усмехнулся.

– Я похож на Песценния? Твои грязные рабыни мне уже вот где, – он чиркнул себя по горлу. – Что там слышно от Лонга и Лета?

– Тишина. По последним сведениям, Бебий успешно продвигается вдоль реки Влтавы на север. Лет притаился в отрогах Судетских гор.

– Сколько можно таиться? Пора дерзать, а то варвары вывезут добычу из Дубового урочища. Где их потом искать?

– Не желает ли господин завтра отправиться на охоту?

– По такой жаре? И кто поведет меня? Матерна я видеть не хочу. – Коммод замер, подергал пальцы. – Слушай, раб, может, похитить Кокцею? Прямо сейчас. Послать людей, захватить ее спящую, разомлевшую… То-то она удивится?

Он вскочил с ложа, заговорил быстро, горячо:

– Сам поеду! Одежду, маску, оружие, коня!.. Поднимай Витразина, верных людей. Саотера не буди, расплачется… – голос императора обрел силу и звонкость.

– Не выйдет, – возразил Клеандр.

– Что значит – не выйдет? – машинально повторил император. – Почему не выйдет?

– Ее не найти, она прячется по ночам. Ее охраняют дружки Матерна, все храбрые и умелые бойцы. Они призовут на помощь соседей-ветеранов. Ты рискуешь головой.

– Глупости! Они не посмеют поднять руку на цезаря.

– Посмеют, господин. Здесь не Рим, где каждый сам по себе. Здесь все друг друга знают, многие легионеры – из местных. Как они посмотрят на повелителя, который вламывается в