Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Неудивительно, что эпикуреизм Гассенди вызвал довольно жесткую ответную реакцию. Так, Ж.-Б. Морен, работавший вместе с Гассенди в Королевском коллеже, выпустил в 1650 г. «Диссертацию об атомах и пустоте против эпикурейской философии Пьера Гассенди». Бернье и Нейре, разделявшие взгляды Гассенди, в ответ выпустили два памфлета – «Анатомию смехотворной мыши» и «Прах смехотворной мыши». Им удалось так разозлить Морена, что тот в 1653 г. обратился к кардиналу Мазарини с просьбой отправить обоих шутников на костер. Впрочем, Мазарини на это прошение никак не отреагировал.
Гассенди не был первым, кто выступил с прямой критикой аристотелизма. Итальянец Франческо Патрици (1529–1597) в 1581 г. опубликовал труд в четырех книгах, направленный против Аристотеля и его последователей. А в 1621 г. С. Бассон издал в Женеве свою «Философию природы против Аристотеля». Гассенди во многом повторил схему работы Патрици, и его сочинение приобрело бóльшую известность.
Гассенди довольно резко отрицал схоластическую философию и прямо утверждал, что «нет ничего более бесплодного, чем пресловутые принципы и элементы аристотеликов»[260]. Он даже написал очень смелую для своего времени работу под заглавием «Парадоксальные упражнения против аристотеликов, в которых потрясаются основы перипатетического учения и диалектики в целом и утверждаются либо новые взгляды, либо, казалось бы, устаревшие взгляды древних мыслителей». Он считал перипатетическую философию суетной и ничего не дающей для достижения того блаженства, которое должна приносить подлинная философия. Ирония судьбы заключалась в том, что, будучи профессором в академии Экса, Гассенди был вынужден читать лекции по аристотелевской философии. «В виде приложения», как выражался он сам, он излагал взгляды, опровергающие аристотелизм. А своими предшественниками и учителями в деле ниспровержения аристотелизма он называл Рамуса и Пико делла Мирандолу.
Возражения Гассенди относятся не столько к самому Аристотелю (которого он, впрочем, тоже не жалует, считая его темным и путаным философом), сколько к аристотеликам-схоластам. Главной же бедой этих последних он считает неправомерный перенос теологических вопросов в область философии. «Кое-кто, пожалуй, с недоумением спросит: да осталось ли еще в этой нашей философии хоть что-нибудь философское, раз современные философы, пренебрегая философскими вопросами, вводят в нее столько ей чуждых вещей?»[261] Ведь, если в области религиозных установлений следует подчинять разум вере, то в сфере философии подчинять свой ум авторитету кого бы то ни было, пусть это даже сам Аристотель, совершенно недопустимо. Это полная противоположность философии, которая «обещает свободу, из которой возникает величайшее спокойствие духа, а потому и величайшее блаженство»[262].
Приверженцы Аристотеля считают, что этот мудрец уже познал все, что может быть познано, а потому не допускают возможности открытия чего-либо нового и лучшего. Древние кажутся им гигантами, а современные люди – карликами. А между тем, «если бы мы так же усердно трудились, как древние, мы поднялись бы значительно выше их и при их помощи выросли бы в конце концов когда-нибудь в некую гигантскую силу»[263].
Сам Аристотель, говорит Гассенди, в своих сочинениях допустил множество ошибок, а также лживых и нечестивых суждений. Его диалектика (диалектика вообще!) ни на что не годится. Отбросив «диалектический хлам», Гассенди предлагает собственное видение исследовательского инструментария:
И если сказать, что я думаю, то я считаю инструментом для знания, во-первых, природную одаренность ума. И напрасно стал бы стремиться к знанию тот, кому не хватает изобретательного ума, зрелого суждения и надежной памяти. Во-вторых, я считаю им добрую волю, которая, бесспорно, делает человека неутомимым в труде, побеждает трудности и которая, насколько позволяет человеческая природа, движется вперед, не отступая. Если же этого нет в должной мере, то напрасно бы обнаруживались все самые великолепные дарования ума. В-третьих, это достаточно здоровое тело, ибо если его будут терзать различные болезни и страдания, то все остальное принесет мало пользы. В-четвертых, обилие внешних благ, чтобы насколько возможно не нуждаться в пище, одежде и прочем, чтобы не нужно было на приобретение всего этого тратить время и труд, которые могли бы быть посвящены занятиям: ведь хотя некоторые, как Клеант, отличались в приобретении и того и другого, никто, однако, не стал бы отрицать, что, занимаясь только наукой, они прославились бы еще более; ведь известно, с каким трудом выбиваются те, у кого мало денег. В-пятых, надежный и образованный наставник. Хотя некоторые самоучки и прославились, тем не менее известно, насколько более коротким путем можно прийти туда, куда ты не знаешь пути, если тебя ведет проводник. В-шестых, необходимы собственные орудия каждой науки, не говоря уж о книгах, пользу которых все видят, так как они – как бы немые наставники… Таким образом, я считаю инструментами для приобретения знаний вещи полезные и необходимые, а не эти вздорные выдумки и бред диалектиков[264].
Гассенди открыто становится на сторону номиналистов, отрицая существование универсалий в реальности и повсюду находя лишь единичное. Он отвергает всякий спиритуализм, склоняясь скорее к сенсуализму. «В интеллекте нет ничего, чего бы раньше не было в чувстве…»[265], – для него это было несомненно. Как и то, что человеческий разум способен понять лишь то, что заимствовано у «внешнего чувства». «Ум размышляет лишь на основании того, что выявляется с помощью чувств»[266].
Философия для Гассенди – страна, расширению границ которой всякий философ должен всемерно содействовать. Аристотелики же, говорит он, добровольно сужают свои владения, ограничивая их десятью категориями. Он считает, что аристотелизм не годится даже для теологии, куда он проник вопреки желанию Отцов Церкви. Ведь, хотя диалектику и считают надежнейшей защитой от еретиков, ее почему-то редко используют против турок, да и незаметно, чтобы с ее помощью удалось обратить в христианскую веру многих из них. Знание Священного Писания и здравый смысл в этом отношении куда действеннее.
Здравый смысл в глазах Гассенди вообще является средством от глупостей и от всяческой зауми, которой нередко грешит философия. Ведь философия, кстати же, и вовсе не в состоянии постичь истину, за которой она непрестанно гоняется и поиск которой называет своей первейшей задачей:
