«злой» или другими похожими характеристиками: «Как злобный клоун, он менял личины / И бил под дых внезапно, без причины» («Мой черный человек в костюме сером!..»), «И будут в роли злых шутов и добрых судей <…> Но мы откажемся, — и бьют они жестоко...» («Песня Бродского»), «А он зверел, входил в экстаз» («Ошибка вышла» /5; 397/), «Когда ударили под дых. / Я — глотку на замок» (там же /5; 387/).

В «Беге иноходца» герой говорит, что «зубоскалят первые ряды», а в первых рядах сидели как раз представители власти: «Два первых ряда отделяли кресла / Для свиты, для вельмож и короля» («Он вышел — зал взбесился…»). И здесь нельзя не отметить сходство ситуации с концовкой «Сказки о том, как лесная нечисть приехала в город» (1967): «Забывши про ведьм, / Мы по лесу едем, — / И лес перед нами в какой-то красе. / Поставив на нас, / Улюлюкают ведьмы, / Сокрывшись в кустах у шоссе» = «Я скачу, но я скачу иначе <.. > Знаю, ставят все на иноходца <.. > Зубоскалят первые ряды»[2023] («мы… едем» = «я скачу»; «поставив на нас» = «ставят все на иноходца»; «улюлюкают ведьмы» = «зубоскалят первые ряды»).

Имеет смысл также предположить единство темы в стихотворении «Он вышел

— зал взбесился…» и в «Райских яблоках»: «И вдруг колонны сдвинулись, шатаясь, — / Лишь на упругом звуке свод парит» (АР-12-7 8) = «И среди ничего, где парили литые ворота. / Бестелесный народ у ворот на ворота глядел» (АР-17-202). С образом бестелесного народа перекликается сравнительный оборот в «Он вышел…»: «Как будто бились грешники в гробах» (АР-12-62). Здесь речь идет о мировых катаклизмах и конце света, а в «Райских яблоках» — о загробном мире (рае). Да и в песне «Переворот в мозгах из края в край…», как мы помним, «задрожали грешники в Аду»..

Поэтому можно сделать вывод, что концертный зал в стихотворении «Он вышел…» олицетворяет собой всю страну (поскольку «злой дирижер страной повелевал»; АР-12-56), так же как лагерь в «Райских яблоках», лабиринт в стихотворении «В лабиринте» и Ад в песне «Переворот в мозгах из края в край…». Соответственно, залом управляет злой дирижер-композитор; лабиринтом — злобный король и Бык Минотавр; а раем — «ангелы», которые «стреляют без промаха в лоб», и «бог», который «заявил, что многих расстреляет».

В таком свете закономерно выглядят сходства между дирижером, повелевающим страной, и апостолом Петром, владеющим ключами от рая (лагерной зоны): «Над пультом горбясь злобным Бонапартом, / Войсками дирижер повелевал: / Своим резервам — терциям и квартам — / Смертельные приказы отдавал» = «И апостол-старик

— он над стражей кричал, комиссарил».

В обоих случаях происходящее напоминает фантасмагорию: «Казалось, что в какой-то жуткий танец / Атланты повели кариатид» /3; 434/ = «Херувимы кружат, ангел окает с вышки — отвратно» (АР-17-200). Соответственно, мифологические существа Атланты соответствуют здесь библейским херувимам.

Если в стихотворении отношения рояля и пианиста (лирического героя и власти) представлены в виде формулы «раб — господин» («Но господин, не замечая дрожи, / Красиво мучил черного раба»), то в «Райских яблоках» лирический герой также противопоставляет себя «апостолу Петру»: «Он — апостол, а я — остолоп». А в одном из вариантов этой песни он вновь называет себя рабом: «Не к мадонне прижат божий сын, а к стене, как холоп» (АР-17-200).

Еще одна похожая формула встречалась в песне «Про любовь в Средние века»: «Ведь он — король, а я — вассал». Кроме того, в положении холопа, раба и вассала герой (героиня) оказывается также в «Песне о вещей Кассандре» и «Песне попугая»: «Продал меня в рабство за ломаный грош», «И начал пользоваться ей не как Кассандрой, / А как рабыней ненасытный победитель» (АР-8-30).

Если вернуться к сопоставлению стихотворения «Он выш^: ^…» и «Райских яблок», то можно заметить, что и лирический герой (рояль), и зэки у лагерных ворот терпят страдания молча: «Рояль терпел побои, лез из кожи, / Едва дрожала верхняя губа» = «И измученный люд не издал не единого стона». Причем если «рояль терпел побои», то «измученный люд у ворот терпеливо сидел» (АР-3-166).

В обоих случаях герои рассчитывают на милость своих мучителей: рояль ждет, что пианист прекратит его терзать, а толпа зэков надеется, что «апостол Петр» откроет своими ключами лагерные ворота. Однако мучители как будто ничего не видят: «Но господин, не замечая дрожи, / Красиво мучил черного раба» = «И кряхтел, и ворчал, и не смог отворить, и ушел».

Следующие две переклички могут показаться несколько натянутыми, но мне представляется, что они всё же имеют место.

Во-первых, музыкальные мотивы.

В стихотворении «Он вышел…» оркестр гремел так, что «в мозг молоточки долбили», а в «Райских яблоках»: «Распахнулись врата, оглушило малиновым звоном» /5; 509/.

В «Райских яблоках» про толпу зэков сказано, что «все уснули в чаду благовонном» /5; 509/, а в стихотворении «Он вышел…» «одноголосия жрецы / Кричали: “5 унисоне все начала!”». То есть речь идет о единстве советского народа, о том, что все люди должны вести себя одинаково. Поэтому и маэстро («злой дирижер») «с пятой вольты слил всех воедино. / Он продолжал нашествие на зал».

Обратим также внимание на общие мотивы в «Райских яблоках» и в песне «А люди всё роптали и роптали…» (1966).

В поздней песне зэки ожидают, что их впустят в ворота и дадут поесть хлеба (поскольку в Советском Союзе царил голод): «Хлебный дух из ворот — это крепче, чем руки вязать». Но при этом они молчат: «И измученный люд не издал не единого стона», «Бессловесная толпа — все уснули в чаду благовонном». А в песне 1966 года люди еще возмущались сложившейся ситуацией: «Голодные и жаждущие знали, / Что в ресторанах кормят и поят, — / Кричали, умоляли и роптали: / “Мы в очереди первые стояли, / А те, кто сзади нас, — уже едят!”» /1; 496/.

***

Перед тем, как продолжить разговор о трилогии «История болезни», рассмотрим «Песню микрофона» и «Песню певца у микрофона» (обе — 1971).

Начнем с «Песни микрофона», где микрофон подвергается мучениям со стороны певца, а в стихотворении «Он вышел — зал взбесился…» пианист истязает рояль. Поэтому между данными текстами наблюдаются сходства: «…Для кого я все муки стерпел» = «Рояль терпел побои, лез из кожи» (заметим, что и «терпел побои», и «лез из кожи» лирический герой еще в «Рецидивисте»: «А я потел, я лез из кожи <…> Я был усталым и побитым»);