Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И поскольку в «Песне микрофона» лирический герой был убит: «Отвернули меня, умертвили», — в «Гербарии» он задумается о воскрешении: «Пора уже, пора уже / Напрячься и воскресть!».
Теперь обратимся к «Песне певца у микрофона», где микрофон, с одной стороны, является двойником лирического героя, а с другой — его врагом (в последнем случае микрофон наделяется чертами, свойственными представителям власти): «Уверен, если где-то я совру — / Он ложь мою безжалостно усилит. <.. > Слух безотказен слышит фальшь до йоты. <…> Ведь если я душою покривлю — / Он ни за что не выправит кривую. <.. > Мелодии мои попроще гамм, / Но лишь сбиваюсь с искреннего тона — / Мне сразу больно хлещет по щекам / Недвижимая тень от микрофона».
Последние две строки напоминают действия ветра по отношению к лирическому герою: «И ветер бил, как розги, плети, прутья, / Надежней и больней хлестал» («Пожары», 1977; черновик /5; 5 1 8/)[2028], «Мне щеки обожгли пощечины и ветры» («По воде, на колесах, в седле, меж горбов и в вагонах…», 1972), «И обрывали крик мой, / И выбривали щеки / Холодной острой бритвой / Восходящие потоки» («Затяжной прыжок», 1972).
Здесь возникает еще целый ряд сходств между «Затяжным прыжком» и «Песней певца у микрофона».
Если воздушные потоки терзают лирического героя «острой бритвой», то о микрофоне герой говорит: «Он, бестия, потоньше острия».
Если микрофон «изо рта выхватывает звуки», то воздушные потоки лирическому герою «обрывают крик».
Микрофон ведет себя безжалостно («Он ложь мою безжалостно усилит»), а воздушные потоки охарактеризованы как «бездушные и вечные» (и поскольку воздушные потоки — вечные, в «Песне певца у микрофона» лирический герой скажет: «Опять не будет этому конца!»).
У микрофона «слух безотказен», а воздушные потоки названы безупречными..
Да и в целом атмосфера, в которой оказался лирический герой в «Песне певца у микрофона», напоминает «Затяжной прыжок»: «Бьют лучи от рампы мне под ребра» = «И звук обратно в печень мне / Вогнали вновь на вдохе».
В черновиках ранней песни микрофон «выполняет миссию свою / Жестокого, но искреннего друга» /3; 340/, а в поздней воздушные потоки «упрямы и жестоки» /4; 279/, поэтому лирический герой скажет: «Только воздух густеет, твердеет, проклятый! Воплощается он во врага!» /4; 280/.
Как видим, различие состоит в том, что в одном случае перед нами — жестокий друг, а в другом — жестокий враг. Однако оба эти варианта не вошли в основную редакцию песен.
Между тем здесь наблюдается изменение мотива по сравнению с «Песней самолета-истребителя», где летчик вынуждал героя {самолет) идти на таран, хотя тот уже обессилен, и когда убивают летчика, он радуется, однако в «Песне певца у микрофона», несмотря на такую же ситуацию («Лишь только замолчу, ужалит он — / Я должен петь до одури, до смерти!»), герой уже благодарит своего двойника: «Он выполняет миссию свою — / Жестокого, но искреннего друга» (правда, повторим, этот вариант так и остался в черновиках; однако в одном из беловых автографов сохранилось следующее название песни: «Моя микрофонная совесть»).
«Песня самолета-истребителя» была написана в феврале-марте 1968 года, а летом появилась «Охота на волков», в которой предвосхищены некоторые мотивы из «Песни певца у микрофона»: «Но сегодня — опять как вчера» = «Опять не будет этому конца!»; «Бьет двухстволка с прищуренным глазом» /2; 422/ = «Бьют лучи от рампы мне под ребра»; «Жду — ударит свинец из двухстволки», «В лоб ударит картечь из двухстволки» (АР-2-126) = «Он в лоб мне влепит девять грамм свинца»; «Значит, выхода нет, я готов!» /2; 422/ = «По вечерам, когда закрыт Сезам, / К привычной приступаю процедуре» (АР-3-142).
Немногочисленные, но в то же время очень важные переклички обнаруживаются между «Песней певца у микрофона» и «Прерванным полетом» (1973), в котором автор говорит о себе в третьем лице: «Я приступил к привычной процедуре» = «К выполненью едва приступил»[2029]; «Нет-нет! Сегодня — точно к амбразуре» = «Только начал дуэль на ковре»; «Уверен, если где-то я совру…» = «Ни единою буквой не лгу»; «Но пусть я верно выпеваю ноты» = «Он начал робко с ноты “до”»; «Мелодии мои попроще гамм» = «Не дозвучал его аккорд».
Что же касается самой «двойчатки» — «Песни певца у микрофона» и «Песни микрофона», — то в обоих случаях лирический герой не может лгать: «И если я до сей поры пою / И не фальшивлю — в том его заслуга» = «Сквозь меня, многократно про-сеясь, / Чистый звук в ваши души летел».
Таким же он предстает во многих других произведениях: «И я ни разу не солгу / На этом чистом берегу» («Штормит весь вечер, и пока…»), «Ни единою буквой не лгу — / Он был чистого слога слуга» («Прерванный полет»), «Не ломась, не лгу…» («Мне судьба — до последней черты, до креста…»). И именно поэтому в «Притче о Правде» поэт говорил о себе: «Чистая Правда божилась, клялась и рыдала».
В свою очередь, перечень глаголов божилась, клялась и рыдала напоминает черновик «Песни певца у микрофона»: «Пою, молю, взываю, бью поклоны» (АР-13-8). Точно так же лирический герой вел себя в песне «Про второе “я”», где его должны были судить: «И я клянусь вам искренне, публично: / Старания свои утрою я», — и в песне «Ошибка вышла»: «Я даже на колени встал, / Я к тазу лбом прижался / И требовал, и угрожал, / Молил и унижался». Причем черновой вариант: «Чудил, грозил и умолял, / Юлил и унижался» (АР-11-40), — буквально повторяет песню «Не волнуйтесь!»: «Я уже попросился обратно, / Унижался., юлил, умолял». Кроме того, здесь герой, хотя и по слухам, «попросился обратно», и то же самое он скажет в «Гербарии»: «Всегда я только к нашему / Просился шалашу» (АР-3-20).
А между «Песней певца у микрофона» и трилогией «История болезни», помимо мотивов мольбы и унижений, имеется множество других сходств: «Теперь он — как лампада у лица» = «Он все болезни освятил / Латынью незнакомой» /5; 376/; «Бьют лучи от рампы мне под ребра» = «Когда