ты все, дурак, виноват!.. Убийцы, убийцы!.. Приезжие убийцы!.. Еще слава богу народ не скандальный, а то было бы…

— А кто же? Откуда они все знают до подробности?

— Откуда? Были там и знают… Разнюхали!.. Читал я их заметку… То есть так расписал, так расписал, будто собственноручно убивал и грабил, до последней мелочи… Положение трупа, величина раны и даже самый предсмертный стон изображен… все!

— Да кто же они? Кто?

— Кто? Кто? Репортеры газетные, вот кто!..

Новое слово

Иванов запер дверь, чтоб ему не мешали, сел за стол у окна, вынул из толстого портфеля лист бумаги и сел писать, склонив голову набок и оттопырив губы.

«Сегодня в семнадцать часов пятнадцать минут пополудни при производстве штукатурных работ в ремонтируемом трехэтажном доме, арендуемом частным предприятием пищевиков Л. Ч. Д. на углу Трибунной улицы и Кислощейного переулка, обвалились леса, при чем произошло упадение 12 человек рабочих».

Иванов остановился и шмыгнул носом.

— Упадение?.. Упадение… — подумал он, подняв голову и отыскивая на потолке решение затруднившего его ум вопроса. — Упадение… Как-то… неловко… Будто и некультурно… У-па-де-ни-е… Ах, надо «упадание».

Иванов переправил «е» на «а».

— Ну-с, упадание… Н-да-с… И это что-то как будто не так… Это нельзя… В данном случае невозможно сказать: упадание. Это значит упадали, да не упали совсем… А тут телесное повреждение со смертным случаем… Как же быть? Гм…

Задумался.

— Сегодня произошло упадание… упадение… Постой!.. Постой!.. Произошел… падеж… Это лучше будет… Да, теперь верно: падеж… На-ко вот из-за какого-то пустого слова приходится использовать ножичек.

Вынул ножичек, открыл, дохнул на него, полюбовался яркой сталью, выскоблил осторожно слово «упадание», вместо него написал «падеж» и стал читать вслух:

— …Произошел падеж двенадцати человек…

И опять задумался.

— Падеж? Словно падеж скота… Нет, не годится. Надо что-нибудь другое измыслить. Падеж… Упадок… Упадутие… произошло падалище… Тьфу!

Иванов вскочил с места, прошелся из угла в угол, потер себе лоб и снова уселся.

— Из одного паршивого слова весь протокол изгадил… Упади они в воду, утони — ну и простое дело — написал — произошла утопия двенадцати человек… Ну, как же? Как же? Падание… упадание… произошла падаль… падаль… Фу, какая мерзость… Падалка?.. Нет… Упадие, что ли? Постой! Сего числа произошло… Сего числа… произошло… Нашел! Произошло упадутие…

Он стал размахивать руками и в такт притопывать ногой:

— У-па-ду, у-па-ду у-паду-па-ду-па-ду…

Он взялся за ножичек, хотел скоблить, но сразу скис.

— Упадутие… Что-то уж очень глупо… Вроде надутия…

И опять радостно улыбнулся.

— Ах, я глупый, да ведь слово-то есть! — Подскоблил и написал: «упадок».

Вот это так. Читает:

— Произошло упадок… Не грамматично… Надо «произошел упадок», а не произошло… Потому упадок он. Упадок рода мужественного… Упадок… человека… Опять не так!.. Это можно сказать относительно упадка нравственности одного человека… Но в рассуждении физического естества двенадцати рабочих… упадение… падкость, падалица… Тьфу! Индо в пот бросило… Вот как напишу — крушение… — И задумался. — Крушение поезда… Крушение буржуазного строя… Крушение.

Он наобум стал перебирать все слова, которые ему приходили в голову: «кантон, район, фокстрот… пискология… упадутие… падалище… упадок…»

Он безумными глазами смотрел в окно на противоположный забор, где красовалась афиша Мейерхольда, выделяясь самыми крупными буквами из других.

В написанном заново протоколе значилось;

«Произошел пандат двенадцати рабочих…»

Корнет Савин

Более 30 лет имя корнета Савина не сходило со столбцов русских, европейских и даже американских газет, помещавших самые невероятные его авантюры.

То корнет Савин открывает новый Клондайк на несуществующем острове и ухитряется реализовать фальшивые акции, то является претендентом на болгарский престол и принимается султаном на Селямлике, то совершает ряд смелых побегов из европейских тюрем или выскакивает под Тамбовом из окна вагона скорого поезда на полном ходу… Одно невероятнее другого — и без конца, без конца… Знаменитые авантюристы прошлых веков — Казанова, Калиостро и другие, чьими мемуарами зачитывается до сих пор весь свет, перед корнетом Савиным, выражаясь словами Расплюева:

— Мальчишки и щенки!

Более 25 лет Савин состоял бессменным обитателем тюрьмы, время от времени прерывая свое сидение за решетками смелыми побегами, появляясь снова то в России, то за границей, чтобы блеснуть на газетных столбцах то в телеграммах, то в уголовной хронике своим именем.

Последний раз в Москве он был летом 1911 года, прибыв сюда ни более ни менее как из нарымской тундры, совершив побег через бесконечную сибирскую тайгу, несмотря на свои 56 лет.

Явился в Москву прилично одетым, с ручным багажом и прямо, по старой привычке, отправился в одну из лучших гостиниц, Лоскутную, где занял хороший номер, спросил книгу для приезжающих и преважно расчеркнулся:

— Граф де Тулуз-Лотрек из Нового Орлеана.

А паспорта, расписавшись, не дал.

Входит управляющий, почтенный старик, занимающий место десятки лет.

— Пожалуйте, ваше сиятельство, паспорт. Ноне строго… Того и гляди за непрописку на 500 рублей оштрафуют.

— Во-первых, паспорт — это предрассудки, когда я сам налицо!

— Так-то оно так, а все-таки без паспорта никак не возможно.

— Да ты меня, Миша, не узнаешь, что ли?

Управляющий вглядывается, старается припомнить.

— Лицо знакомое-с… Никак Николай Герасимович!..

— Ну, вот и узнал. А если надо уж непременно прописать паспорт, — вот тебе и паспорта! Выбирай любой и прописывай.

Савин вынул из саквояжа десяток подложных паспортов на всякие звания и выкинул на стол. Управляющий посмотрел и обезумел.

— Все фальшивые-с?

— Не беспокойся, пропишут… Вон их сколько прописанных…

В конце концов управляющий дал денег на расходы Савину и выпроводил его после дружеской беседы и воспоминаний доброго старого времени, когда Савин проживал в этой гостинице тысячи.

* * *

Я познакомился с Савиным в самом начале 80-х годов.

На Б. Дмитровке тогда существовал д. Муравьева, где прежде помещался лицей Каткова, «Салон де-Варьетэ», родоначальник «Омонов», «Максимов» и других «шато-кабаков», разросшихся в Москве с легкой руки Егора Кузнецова, много лет содержавшего «Салошку» и нажившего большой капитал.

Здесь шли разгульные ночи с хорами и оркестрами. Особенно переполнялись залы и кабинеты накануне праздников чуть не с 8 часов вечера, так как публике деваться было некуда — драматические спектакли тогда были под праздник запрещены, а «Салошка» торговала всю ночь напролет. Под праздник здесь было то, что называется «дым коромыслом». Были излюбленные гости из кутящего купечества, которые пропивали в вечер тысячи и дебоширили вплоть до устройства ванн из шампанского, в которых купали певиц в отдельных кабинетах.

Конечно, эти кутилы, расплатившись тысячами за такую ванну, выйдя из «Салошки», выторговывали у извозчика пятиалтынный и потом долгое