конечно, не произвести большого впечатления на передовую военную молодежь, но Севастополь стоял в стороне от центров умственной жизни, на окраине, на отшибе. Руководящую роль в нем играли флотские офицеры. И вот эта среда флотских, даже и в крупных чинах, ввела в свои салоны ссыльного петрашевца, нижнего чина, а адмирал Станюкович доверил ему воспитание своих детей (из которых один стал впоследствии известным писателем).

Конечно, в салонах и в доме Станюковича Дебу, хорошо говоривший на разные отвлеченные темы, кандидат юридических наук, считал за лучшее умалчивать о социалистических идеях, но несколько человек из флотской молодежи, между ними и лейтенант Стеценко, находили возможность, как и подпоручик Бородатов, собираться или у него на квартире, или приглашать его к себе.

Знали или не знали севастопольские голубые мундиры об умонастроениях весьма небольшой, впрочем, части военной молодежи, но они не налагали своих рук на приятельские беседы, тем более что собрания были немноголюдны и беседы нешумны; умудренный опытом Дебу действовал теперь очень осторожно, а покровители его занимали высокие посты.

Бородатова же погубило то, что он, будучи на балу в Дворянском собрании, в кабинете, в знакомой ему компании, бросил несколько слов о знаменитом письме Белинского к Гоголю, а как раз в это время в кабинет вошел один обладатель голубого мундира, не замеченный подпоручиком.

Жандарм не счел нужным притвориться глухим, и у Бородатова произведен был обыск. Кроме письма Белинского были найдены еще книжки Сен-Симона «L’industrie»[125] и Фурье «Nouveau Monde»[126], и Бородатов был арестован.

Никого из кружка он на допросах не выдал, на него одного и обрушилась кара: в солдаты до выслуги. Утонченность этой кары заключалась в том, что служить солдатом он вынужден был в том же саперном батальоне, где служил офицером.

Однако наказание не сломило бывшего подпоручика: он оказался стоек, тем более что, переменив только шинель и погоны, продолжал выполнять свои прежние обязанности, замещая офицеров, своих прежних товарищей, при производстве саперных работ по укреплению Севастополя с суши.

Эти работы, правда, велись Меншиковым медленно и нехотя, но все-таки велись на всякий случай, когда началась Дунайская кампания, а европейские газеты выбалтывали, что цель начавшейся войны – Севастополь.

Появившийся после очищения дунайских княжеств в Севастополе Тотлебен очень скоро обратил внимание на разжалованного – знающего, серьезного, умеющего работать. Однако его представления Бородатова к чину не имели успеха при жизни злопамятного Николая, и только 18 февраля явилось поворотным днем в его судьбе.

Рана в ногу вернула ему чин подпоручика, в поручики же был он представлен за участие 26 мая в бою с англичанами за ложементы спереди третьего бастиона, когда был им выручен из плена капитан 1-го ранга Будищев.

Отношения Бородатова к Дебу не изменились в те годы, когда оба они носили солдатские погоны; он не хотел, чтобы они хоть сколько– нибудь переменились и теперь, когда он не только стал офицером, но еще и названным женихом Вари Зарубиной, к которой был неравнодушен Дебу, как это знал он и по личным наблюдениям, и по рассказам Капитолины Петровны.

Ему хотелось увидеться с ним, чтобы поговорить именно об этом, о своей близкой свадьбе. Он чувствовал какую-то неловкость перед ним, которую во что бы то ни стало желал скинуть. И очень обрадовался он, когда при переезде из города на Северную, случайно, в толпе солдат рабочей роты, возившихся на берегу с укладкой камня на свежем срезе земли, разглядел не кого иного, как Дебу: он руководил тут небольшой партией рабочих, объяснял им что-то с помощью жестов.

Бородатов тут же подошел к нему своим широким отчетливым шагом.

– Ипполит Матвеевич, здравствуйте, дорогой! Что вы тут делаете?

Он крепко жал руку Дебу и в то же время наблюдающе вглядывался в его глаза.

– А вот приказано сооружать зачем-то тут мостовую – спуск к берегу, – явно стараясь улыбнуться обрадованно, отвечал Дебу.

Бородатов присмотрелся к работе.

– Спуск отлогий, угол небольшой, – сказал он, – значит, для тяжелых грузов… Не думают ли здесь выгружать снаряды больших калибров?

– Были бы только это снаряды, а выгрузить их есть ведь где и без этого спуска, – переменил уже улыбку с радостной на ироническую Дебу, но тут же добавил: – Впрочем, это дело начальства, а не наше.

Бородатов заметил его новую улыбку и сказал:

– Лишний спуск не окажется лишним.

– Точно так же, как и лишний подъем, – подхватил Дебу. – Приглядитесь, на том берегу не тем ли самым заняты люди как раз по прямой линии против нас?

Бородатов увидел белые рубашки солдат и на том берегу рейда; заметно было, что и там укладывались камни на свежий срез земли.

– Да, вижу… Значит, оттуда сюда будут ходить катера и баркасы с тяжестями, – сказал он.

– Гм, только ли это?.. А не мост ли хотят строить в этом месте? – И выжидающе на него глядя, сжал тонкие губы Дебу.

– Мост через рейд? – удивился Бородатов. – Помилуйте, разве это легкое дело? Тяп-ляп – и готов мост?.. Что вы, Ипполит Матвеич! Это дело серьезное, и было бы слышно, что оно затевается, и уж кто-кто, а мы-то, саперы, про это бы знали!.. Мост такой длины построить – соединить Южную сторону с Северной, ого! Это было бы знаменито!

Небольшое возбуждение, в которое пришел Бородатов при одном только представлении подобного моста, толкнуло его объясниться с Дебу сейчас же.

– Вы знаете, Ипполит Матвеич, что я женюсь на Вареньке, получил уже разрешение? – сразу и просто спросил он.

– Совет да любовь! Поздравляю! – так же просто и без секунды промедления отозвался на это Дебу и протянул ему руку.

Бородатов глядел на Дебу пристально, хотя, высказавшись, не чувствовал уже теперь той неловкости, которая остро торчала в нем раньше. Ему показалось, что впалые щеки Дебу слегка покраснели, хотя тонкие губы и сложились в приветливую улыбку.

Бородатов держал его руку в своей руке и ждал от него других слов, не таких затрапезных и, по существу, безучастных, и Дебу понял это, потому что добавил:

– Так как Вареньке я желаю только добра, то я за нее рад, очень рад! Вы, именно вы составите ее счастье… насколько, конечно, можно говорить о счастье в нынешнем Севастополе… Впрочем, может быть, вас переводят отсюда куда-нибудь?

– А куда же могли бы меня перевести отсюда? – удивленно спросил Бородатов.

– Ну мало ли куда… Вот хотя бы в Николаев.

– Разве Николаеву что-нибудь угрожает?

– Однако же вот Новосильский переведен в Николаев… И несколько человек еще, пониже чином.

– Отдыхать отправлены, поправляться от ран и контузий… А мы что же? Нет, уж так и быть, будем с Варей бедовать здесь… Правда, после