слово. Когда пишу о событиях пятидесятилетней давности, могу ошибиться в датах. Но немотивированная потеря друга была для меня странным и тяжелым переживанием. Такое не забывается…

Вынужден повторить. По телефону говорил Володя мне утром, каким ужасным человеком был Георгий Алексеевич Штейман, а вечером на поминках произнес десятиминутный тост о замечательных достоинствах его и советовал Алексею Штейману во всем следовать отцу. Игра? Мистификация? Дурацкая фантазия? Вы спрашиваете «Должны ли мы верить подобным байкам?» Вы не понимаете, что это попытка скомпрометировать меня как человека и писателя? Почему «байки»? Здесь можно поговорить и о моральном ущербе.

А между тем тостов разнообразных в жизни Володи было множество.

Однако авторы статьи утверждают, что это выдумка, что никогда писатель Богомолов застольных тостов не произносил. У меня нет оснований не верить им. Невольно рождается мысль о двух периодах его жизни. Володя Войтинский-Богомолец в течение двадцати лет на каждом из семейных и студенческих праздников произносил длинные громогласные и всегда остроумные тосты.

Значит, до всенародного признания, до многократного издания «Ивана» и «Августа 1944 года» модель поведения Богомолова была одна, а после всенародного признания и немотивированного разрыва отношений с друзьями молодости — совсем другая. До — биография одна, после — другая? Игра? Мистификация? А документы, ранения и ордена? Почему на протяжении двадцати лет нашего знакомства и пятнадцати лет дружбы ничего не говорил он мне о них? У меня нет основания не верить документам, так же, как нет основания не писать о том, чему я был свидетелем.

Ложь восьмая. Побойся Бога, «Литературная газета»! Не мог я ни говорить, ни писать, что у Богомолова в 1947 году было две фамилии — «Войтинский и Богомолов». Так врать — это уже ни в какие ворота. Прошу повторно прочитать статью Ольги Кучкиной и извиниться передо мной. Войтинский и Богомолец. Прошу извиниться и за сочинение унизительных комментариев, и за «камень на писателя», и за «булыжники».

Ложь девятая. «Намек Рабичева на плагиат». Ложь абсолютная. Володя Богомолец был писателем изначально, писал рассказы, повесть, роман, а мне в те пятидесятые годы в голову не приходило ничего писать. Ведь только на шестьдесят восьмом году жизни вышла моя первая книга стихов, по которой в 1993 году приняли меня, как поэта, в Союз писателей СССР. Тогда же я был не писателем, а художником и читателем, членом Союза художников СССР с 1960 года.

А мемуары свои я начал писать под капельницами в Третьем госпитале для инвалидов войны в Медведково в 1999 году. О Володе никаких мемуаров не писал, не было потребности.

В основе статьи в «Литературной газете» содержится преднамеренное желание дискредитировать все написанные мною произведения. Это подлость. И, как фронтовик, и как писатель, и как художник помогал я в своей жизни сотням людей. Все мои напечатанные тексты доступны и ничего общего не имеют с текстами бывшего моего близкого друга Владимира Войтинского-Богомольца-Богомолова. У меня свое лицо в живописи, в поэзии и прозе, ничего общего не имеющее с самобытными произведениями писателя Богомолова, своя биография, свой мир. Чтобы понять это, достаточно открыть мой сайт в Интернете — www.rabichev.narod.ru.

Между прочим, прославлением одного уничтожать другого — весьма недостойное занятие.

Ложь десятая. Никогда не утверждал я, что моих сто (их было гораздо больше) писем послужили основой для написания романа Богомолова. Дикая это глупость. Согласен с авторами письма и не сомневаюсь, что в процессе работы использовал Богомолов тысячи других писем и документов и свидетельств. И зачем мне присваивать чужой труд, когда для завершения своего неповторимого у меня не хватает времени. Восемьдесят два года, а работаю с десяти утра до часа ночи, верю, что все впереди!

Апофеоз лжи — это конец письма. Мне жалко по-видимому честного, но дезинформированного журналиста Хуана Кобо. Вызывает удивление осведомленность о письме из Испании А.Афиногенова и его соавторов, рождается мысль о скоординированных действиях группы людей, пытающихся создать культ не просто выдающегося писателя, а святого человека Богомолова, создать путем оскорблений и унизительных клеветнических измышлений, направленных против друзей детства, юности и молодости Владимира Богомолова, пытающихся помешать читателям узнать новые факты, связанные с его биографией, и вопреки тезиса о моменте истины, опорочить талантливого и честного журналиста, писателя, драматурга Ольгу Кучкину, унизить трех замечательных пожилых женщин, оболгать и унизить писателя, художника и фронтовика, меня «накануне 60-летнего юбилея победы…» якобы «бросившего камень в нашу святыню, в праздник Великой победы!» Не дико ли рассматривать биографию писателя как святыню? Господа, авторы писем в «Литературную газету»! Одного Вы добились несомненно — Вы оскорбили меня накануне действительно святого для меня дня 60-летия Победы!»

Отмечу, что в беседах со мной в феврале 2008 года Леонид Николаевич точно назвал диагноз, указанный в справке Богомолова — шизофрения, и уточнил, что писатель его не скрывал, а наоборот, использовал для получения разного рода льгот, в частности, комнаты. Но при этом Рабичев подтвердил, что шизофрения у него была без галлюцинаций, бреда и раздвоения сознания, а выражалась только в сильных головных болях. Не верил Рабичев и тому, что за анекдот Володю Войтинского могли посадить в тюрьму. За такое солдату была прямая дорога в штрафную роту, а не в тюрьму. Другое дело, если вскоре после призыва проявилась его болезнь. Тогда его должны были бы госпитализировать в психиатрическую лечебницу. Быть может, это и произошло после февраля 1944 года.

По словам Рабичева и Холодовской, Богомолов был болен шизофренией, причем болезнь была диагностирована еще до войны. У будущего писателя была соответствующая справка, которую он довольно успешно использовал для получения различных льгот и, в частности, комнаты. Шизофрения у него была без галлюцинаций, без раздвоения сознания и выражалась только в сильнейших головных болях, из-за которых он не мог работать. По воспоминаниям Рабичева и Холодовской, Войтинский нередко бил свою мать, Надежду Павловну, урожденную Тобиас, дочь адвоката из Вильно Пинхуса Тобиаса, а также сестру Екатерину, а позднее — свою гражданскую жену Инну Селезневу, которые со слезами жаловались на побои Наталье Холодовской и ее подругам. О ссорах Богомолова с Селезневой вспоминает и редактор «Вопросов литературы» Лазарь Лазарев: «Оба они были людьми, выражусь так, очень высокой внутренней энергетики, и, когда бывали вместе, сразу же возникало поле предельного напряжения, беспрерывно сверкали шаровые молнии — казалось, что какая-нибудь ненароком может шарахнуть и в тебя. Я довольно быстро понял, что брак этот вряд ли будет долговечным… После Инны Селезневой Володя женился на враче-пульмонологе Раисе Александровне Глушко. Она была из иного теста, чем Инна. Ему не