Изабелла преклонила колени на деревянной скамье, поставленной для нее монахами. Она никогда не любила этот мрачный, похожий на пещеру храм с его стылым воздухом, массивными мраморными колоннами и зловещим эхом, которое приходило неизвестно откуда и блуждало вокруг нее, словно насмехаясь. Изабелла пришла в собор Дуомо, чтобы поклониться памяти Джана Галеаццо, который ныне покоился в фамильном склепе рядом с другими представителями династий Висконти и Сфорца. Дрожа от холода и крепко сжимая четки, Изабелла пыталась представить, как выглядел собор в день похорон. Тысячи восковых свечей разгоняли мрак, а неземные голоса хора отпевали душу герцога, где бы она ни находилась. Что значат все эти церемонии перед лицом Создателя в тот миг, когда Он решает судьбу человеческой души? Что Ему ангелоподобные голоса, сияющий собор и скорбящие родственники в черных одеждах?

В этот январский день внутри было холоднее, чем снаружи. Поистине сие величественное здание с готическими шпилями, склепами и алтарями, хранящими легендарные сокровища, было возведено, чтобы умилостивить гнев Божий. Любящий и всепрощающий Бог-Отец, который пожертвовал своим Сыном ради искупления грехов человечества, никогда не поселился бы в таком доме. А вот разгневанному Создателю, карающему греховную паству, отвергшую его дары, храм пришелся бы по душе. Изабелла гадала, кто больше способен вызвать Божий гнев: юный герцог, погрязший в пьянстве и разврате, или тот, кого злые голоса обвиняли в его смерти? Утолит ли Божий гнев та пышность, с которой Лодовико и его предшественники на протяжении столетий украшали храм, когда наступит его время предстать перед Божьим судом?

Изабелла прочла уже все молитвы о вечном упокоении герцога: «Отче наш», «Радуйся, Мария» и «Слава Отцу». Над последней бусиной она помедлила. Как примет Господь несчастного распутника, так рано представшего перед ним? С чем предстоит столкнуться Джану Галеаццо — с Божьим гневом или прощением? Изабелла понимала, что ответ выше ее разумения, но ее всегда занимал вопрос — как вершится Божий суд? Она уже прочла молитву в память матери — храни Господь ее нежную душу! Герцогиня Леонора покинула этот мир год назад. Расстояния не позволили дочерям присутствовать при печальном событии, но всю зиму Изабелла и Беатриче в память о герцогине носили муаровые платья с длинными глухими рукавами, тяжелые бархатные плащи и белые батистовые вуали, которые спускались с высокого черного чепца.

Изабелла сложила ладони и взмолилась о том, во что уже перестала верить. Она просила Бога, чтобы он открыл ее сердце для любви к маленькой дочери. Малышка родилась вскоре после смерти герцогини, поэтому ее назвали Леонорой. Разве не оскорбляло память герцогини то, что ее дочь не находила в своем сердце материнской любви? Изабелла так страстно мечтала о сыне, что, когда родилась девочка, так и не смогла смириться с этим.

— Что плохого в девчонках? — удивлялся Франческо. — Ты сама родилась девочкой, Изабелла. Главное, что ребенок будет здоровым и красивым, как ты.

Франческо мог разгневаться, когда вместо ожидаемого наследника жена родила ему дочь, но он только обрадовался. Это не помешало Изабелле спрятать золоченую колыбельку, которую лучшие феррарские мастера изготовили по заказу герцога Эрколя для ее первой дочери, и вместе с колыбелькой до времени похоронить свои материнские чувства. Она верила, что вспомнит о них, когда придет время родить сына. Изабелла велела нянькам никогда не наказывать малютку. Леонору облачали в лучшие платья и кружевные чепчики с жемчугами, закармливали сладостями и баловали, если малютка капризничала. Все эти нежности должны были скрыть то, что Изабелла не находила в тайниках своего сердца места для маленькой Леоноры. Она отлично понимала разницу между чувствами, с которыми Беатриче прижимала сына к груди, и своими. Изабелла молилась, чтобы со временем Бог помог ей преодолеть холодность к дочери.

«Славься, Царица, Матерь милосердия, жизнь, отрада и надежда наша, славься. К Тебе взываем в изгнании, чада Евы, к Тебе воздыхаем, стеная и плача в этой долине слез».

Произнося слова молитвы, Изабелла косилась на стрельчатые витражные окна. Каждое окно украшал фамильный символ Висконти — змей заглатывает человека. Окна были такими же древними, как и сам собор. Первый Джан Галеаццо Висконти заложил его сто лет назад, но старый символ и теперь сохранял свой смысл. Не дай бог никому попасть в лапы Висконти! Если кто-то будет угрожать их дому, они проглотят несчастного целиком. Вот и ее собственная сестра стала частью этого клубка змей.

Изабелла не особенно верила в то, что болтали о Лодовико, но до конца заглушить сомнения не могла. Слишком выгодной для Il Moro оказалась внезапная смерть Джана Галеаццо, которая случилась как раз в то время, когда он набрал достаточно сил, чтобы узурпировать титул миланского герцога. Цепь интриг и предательств привела к предсказуемым последствиям. Происходило именно то, чего так боялась Изабелла после разговора с сестрой на реке.

После смерти герцогини Леоноры вторжение французов стало неизбежным. В Ферраре больше некому было отстаивать интересы Неаполя, и герцог Эрколь, недолго думая, позволил французам напасть на королевство, откуда происходила его жена. Герцог не доверял французам — впрочем, как и никому на свете. Однако больше французов он ненавидел верного неаполитанского союзника Папу Александра VI, чей сын Чезаре Борджа стремился привести под власть папского престола независимые города-государства.

— Я воюю не с Неаполем, — объяснял отец Изабелле, — а спасаю Феррару от амбиций Борджа. Если французам удастся указать Борджа их истинное место, я буду только рад. А если твой дед предпочел заключить сделку с дьяволом — а Борджа и есть дьявол! — пусть теперь расхлебывает последствия. Твоя мать — храни Господь ее душу — поняла бы меня. Мы должны отвратить папский престол от сатаны. Французы помогут нам свергнуть Борджа и посадить в Ватикане праведного Папу!

Лодовико и Беатриче без устали добивались расположения королей и императоров, которые могли поддержать честолюбивые замыслы Il Moro. Они даже стали называть своего сына Эрколя Максимилианом — в честь германского императора. Прошлой осенью Лодовико и герцог Эрколь, нисколько не возражавший против нового имени внука, встретились с французским королем Карлом VIII в местечке Асти неподалеку от Неаполя. В замке Аннона Беатриче устроила невиданный доселе прием. На приеме блистали восемьдесят изысканно одетых фрейлин ее свиты, слух гостей услаждали певцы и музыканты. Сестра не преминула отписать Изабелле обо всех мельчайших подробностях празднества. Король Карл — низкорослый, горбатый, рябой, носатый и отвратительный, как лягушка, но от того не менее желанный, не обошел своим вниманием красавиц. Его придворный художник зарисовал для памятной книжки Карла каждую из дам в королевской постели — в той позе, которую каждая сочла для себя наиболее выигрышной. Некогда столь невинная, Беатриче отнюдь не считала предосудительным подобное поведение, раз уж король играл на руку властным притязаниям ее мужа.

Если верить Беатриче, ей удалось покорить сердце короля. Однако самих французов она считала надоедливыми и скучными. Они не переставая жаловались на жару и кислые итальянские вина. По словам сестры, Карл был потрясен одеянием Беатриче — зеленым атласным платьем, лиф которого украшали бриллианты и жемчуга. Пышные перья на шляпе скреплялись пряжкой — самым большим рубином из сокровищницы Лодовико. Король удивлялся, что «со всем этим великолепием на голове» Беатриче умудряется держаться в седле не хуже любого мужчины. Она танцевала с Карлом французские танцы, позволила королю одарить поцелуем каждую из своих фрейлин, не исключая Бьянки Джованны. Дочери Лодовико исполнилось пятнадцать, и скоро должна была состояться ее свадьба с давним нареченным Галеаззом ди Сансеверино. Беатриче писала, что не спускает глаз с Бьянки, стараясь отвлечь похотливое внимание короля от юной невесты и обратить его к более сговорчивым дамам ее свиты. Беатриче всегда опекала утонченную Бьянку, чье вытянутое бледное личико напоминало нежную лилию на тонком стебле шеи. Сестра писала, как польстило ей желание короля заполучить ее портрет кисти Жана Перреаля, чтобы подарить своей сестре Анне Бурбон. Сестре Карла очень хотелось знать, что носит самая модная дама в Италии. «Король вежлив и обходителен, но — удивительное дело, сестра, — он сам и его бароны совершенно неграмотны! Они с трудом могут написать свои имена и поражаются тому, что наша молодежь декламирует стихи и речи по-латыни!»