этом? У Никоса не было и мысли о том, что, возможно, сестра с матерью были в другом месте вместо церкви. Отец был измучен, сеанс химиотерапии сегодня дался ему тяжело, его тошнило и рвало, бросало то в жар, то в холод. Ставрос решил остаться с отцом дома. И зачем они только взяли три путёвки на Афон? Сил отца не хватит даже на то, чтобы доехать до границы, не то чтобы совершать продолжительные пешие прогулки по узким каменистым тропинкам в густых священных лесах. Эти мысли вытесняли скорбь о перенесённых муках Христа и о последующем Его распятии, о чём подобало думать в день Страстной пятницы.

В субботу утром прилетела Мария. Впервые за долгое время вся семья собралась за одним обеденным столом, который в канун Пасхи по православной традиции должен был быть крайне скромен. Обычно он состоял из пары блюд и постного хлеба, но сегодня Деспина удивила семью кулинарными изысками: ячменные лепёшки, обсыпанные фенхелем и мятой, сбрызнутые оливковым маслом, чечевично-нутовое пюре, артишоки с лимонным соусом, салат из стручковой фасоли и миндаля с сушёным инжиром, оливки трёх видов и печёные каштаны с грибами. Среди всех деликатесов, словно хозяйка стола, возвышалась трёхлитровая бутылка домашнего красного вина. Одно блюдо притянуло к себе удивлённые взгляды всех домочадцев, будто они увидели нечто несъедобное. На небольшой тарелке вызывающе белел огромный кусок козьего сыра.

– Отцу нужны силы, – ответила Деспина на повисший в воздухе вопрос.

– И кальций, – добавила деловито Касьяни.

– Не стоит грешить ради меня, – возразил было Михалис, – стол должен быть постным.

– А ради кого стоит? – спокойно спросила жена. – Если не ради любимого человека, тогда ради кого? Не ради же Иисуса Христа?

Все молча уставились на мать. Такой категоричной её никто никогда не видел.

– Простите, дети, – спохватилась она. – Ешьте то, что считаете нужным. Приятного всем аппетита.

Во время всей трапезы жалостливый, полный любви и нежности взгляд Марии был прикован к пожелтевшему, отёкшему лицу отчима. Михалис виновато смотрел в тарелку, гоняя еду с одного края на другой. К сыру он не притронулся, как и его сын Никос.

В ночь с субботы на Пасхальное воскресенье отцу стало совсем плохо, и его отвезли в больницу. Ни о каком празднике не могло быть и речи.

В частной клинике, где уже давно было придержано место в палате на случай очередного приступа, всё было готово к очередной операции, которая откладывалась на понедельник ввиду Святого дня.

– Молитесь, – вздохнула старшая медсестра, – вы же знаете, что в Греции нежелательно попадать в больницу в канун Рождества и Пасхи. Если не умрёшь до конца празднования, будешь спасён на следующий день.

Глаза Деспины метнули в сестру милосердия две молнии, отчего та чуть не проглотила за такие слова собственный язык.

Никос сложил ладони перед собой и прошептал:

– Господи, не оставь его! Спаси и сохрани!

Затем три раза перекрестился. Мария проделала то же самое, механически отметив, что больше никто не отреагировал на это привычное для их семьи действие. Мать сделала вид, будто что-то ищет в сумочке, а Кейси уставилась в телефон. Ставрос вообще куда-то исчез из поля зрения под предлогом оформления бумаг.

До понедельника Михалис не дожил. Пасхальное воскресенье стало для него роковым.

Глава 22.

Эрос

Никос стоял перед источником, откуда била святая вода. Ручейки стекали по высеченным временем ложбинкам, оставляя кроваво-красный цвет.

Здесь жила легенда. Во времена правления Османской империи в Греции на этом месте один мусульманин по имени Хасан убил свою дочь за то, что та втайне приняла христианство. Он гнался за ней через весь лес и настиг предательницу у горного ручья, где перерезал девушке горло. После он раскаялся в содеянном и возвёл в честь дочери церковь Святой Прасковьи, имя, которое девушка приняла при крещении. Только вот после страшного убийства горный ручей окрасился в пурпурный цвет и приобрёл целительную силу. Уже почти два столетия паломники со всего мира съезжаются для того, чтобы набрать себе целебной воды в надежде излечить себя или своих близких. На раскинувшихся ветвях невысоких деревьев висели детские и взрослые вещи исцелившихся, а в храме напротив вокруг иконостаса лежало несметное количество золотых и серебряных изделий как благодарность святой Прасковье за свершённое чудо.

С первого дня, как страшный диагноз был озвучен в доме Венетисов, Никос исправно приезжал в деревню под названием Агия Параскеви, чтобы набрать воды из святого источника. Он не понимал, он отказывался понимать, почему его отец не излечился. Что пошло не так? Крупные слёзы катились по небритым щекам и разделялись на ручейки, пытаясь пробиться сквозь длинную щетину. «Бог безжалостен, – думал Никос, – у Него Свои Собственные законы и заповеди, исполнение которых совсем не трогает Его. Добродетель Божья висит неподвижно в воздухе и не спускается на землю, не простирает Свои ладони, не хочет спасти Своего преданного раба. Почему? Почему?!» Разве он, Никос, не исполнял Его волю? Или эта воля состояла лишь в том, чтобы христианин подвергался страданию и унижению? Никос обращался в пустоту и не решался заставить свой разум продвинуться дальше. Губы зашевелились в беззвучной молитве. Но мысли то и дело перебивали ее: «Всё в воле Божией – так учило Святое Писание. Не через чудо приходит вера к человеку, но через веру – чудо». Никос верил всем сердцем, каждой своей клеткой с самого раннего детства, с момента, когда к нему впервые пришла осознанность. Где это чудо? В памяти всплыли слова отца Серафима: «Один раскаявшийся грешник дороже ста праведников». Следом вспоминалось заученное наизусть Евангелие от Луки: «Сказываю вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии»32 .

– Эврика! – воскликнул Никос, как Архимед, обезумевший от радости своего открытия и голым побежавший по улицам города Сиракузы. – Эврика! Я должен согрешить и покаяться! И тогда меня услышит и возлюбит Господь!

Эта мысль, как просвет в туннеле, как внезапное прозрение, накрыла рассудок Никоса. Сердце бешено забилось в груди, в панике ища в душе уязвимые бреши. Словно только этого и ждало тело, в котором вмиг радостно заскакали гормоны, подняв гигантскую волну сладострастия, и заплясали в дьявольском предвкушении. Глаза Никоса стали лихорадочно озираться вокруг, вглядываясь в чащу леса в поисках той самой желанной соломинки спасения. «Афродита!!!» – разорвал тишину мужской отчаянно умоляющий крик. Птицы сорвались с веток и взметнулись в небо. Деревья закачались под порывом тёплого ветра. Инстинкт самца, жадно расширяя ноздри, наконец-таки учуял желанный запах. О, если бы с Богом можно было так же – мгновенно, без особых усилий – получать вопрошаемое!

И перед Никосом предстала она. Чарующая, цветущая, лучезарная, неземная, только ему принадлежащая… Афродита! Её изумрудный взгляд манил искушением. Она светилась, да, именно светилась солнечным светом и абсолютным счастьем, предлагая это самое счастье ему, Никосу! Орошая воздух всеми запахами весны, благоухая жасмином, розами и мёдом, она стояла перед ним на расстоянии дыхания.

– Наконец-то! – сказала она. – Я дождалась тебя! Дай мне скорей руку, любимый, и следуй за мной. Я укажу тебе дорогу к твоему спасению.

И он пошёл за ней. Нет, он оторвался от земли и полетел! Тонкие, нежные пальцы горели в его руке, посылая сквозь кожу электрические разряды.

Оказавшись на цветущей поляне, они остановились, взгляды встретились. Голова