(Тут же) князь Меншиков представил меня своей княгине[165], приказав поцеловать ее, по русскому обычаю, в губы, ибо в России есть такой обычай, что, когда кто-нибудь хочет оказать гостю или чужому честь, он приказывает своей жене поцеловать его в губы, о чем, впрочем, было (уже) сказано выше. Крайнего удивления достойно, что перед своим уходом князь Меншиков[166] поцеловал всех принцев и цариц в губы и что молодые царевны устремились к нему первые, стараясь наперегонки поцеловать у него на прощание руку, (которую) он им и предоставил. (Вот) до чего возросло высокомерие этого человека, с тех пор как, (поднявшись) с самых низких ступеней, он стал в России значительнейшим человеком после царя!

Не могу кстати не сказать (несколько) слов о восхождении и счастье (Меншикова). Родился он в Москве от весьма незначительных родителей. Будучи подростком лет 16, он, подобно многим другим московским простолюдинам, ходил по улицам и продавал так называемые пироги. Это особого рода (пироги) из муки, печенные (на) сале и начиненные рыбой, луком и т. п.; продают их по копейке или по денежке, то есть по полкопейке. Случайно узнав этого малого, царь взял его к себе в денщики, то есть лакеи, потом, (оценив) его особенную преданность, пыл и расторопность, стал (постепенно) назначать его на высшие должности в армии, пока наконец теперь не сделал его фельдмаршалом. Кроме того, царь (пожаловал) его сначала бароном, потом графом, наконец, сделал князем Ингерманландским. Вслед за этим и Римская империя возвела его в имперские князья, без сомнения для того, чтоб заручиться расположением сановника, пользующегося таким великим (значением) у царя. В сущности, Меншиков самый надменный человек, какого только можно себе представить; содержит он многочисленный двор, обдает несметными богатством и большими широко раскинутыми поместьями, не считая княжества Ингерманландского, презирает всех и пользуется величайшим расположением своего государя. (Уровень) ума его весьма посредственный и, (во всяком случае, не соответствующий) тем многочисленным важным должностям, которые ему доверены. Между прочим, (он) состоит также гофмейстером царевича, который в бытность мою в России путешествовал за границей (и) находился в Саксонии. Князь Меншиков говорит порядочно по-немецки, так что понимать его легко, и сам он понимает, что ему говорят, но ни по-каковски ни буквы не умеет ни прочесть, ни написать, — (может) разве (подписать) свое имя, которого, впрочем, никто не в состоянии разобрать, если наперед не знает, (что это такое). В таком великом муже и полководце, каким он почитается, подобная (безграмотность) особенно удивительна.

8-го. Был у канцлера Головкина, но не застал его дома: он находился в свите царя и (вместе с ним) «славил». «Славить» русское слово. Означает оно хвалить. Чтоб объяснить его значение обстоятельнее, я должен сообщить следующее.

Обыкновенно, от Рождества и до Крещения[167], царь со знатнейшими своими сановниками, офицерами, боярами, дьяками[168], шутами, конюхами и слугами разъезжает по Москве и «славит» у важнейших лиц, то есть поет различные песни, сначала духовные, а потом шутовские и застольные. Огромным роем налетает (компания) в несколько сот человек в дома купцов, князей и других важных лиц, где по-скотски обжирается и через меру пьет, причем многие допиваются до болезней и даже до смерти. В нынешнем году (царь и его свита) славили между прочим и у князя Меншикова, где по всем помещениям (расставлены) были открытые бочки с пивом и водкой, так что всякий мог пить, сколько ему угодно. Никто себя и не заставил просить: все напились как свиньи. (Предвидя) это, князь, по весьма распространенному на русских пирах обычаю, велел устлать полы во всех горницах и залах толстым (слоем) сена, дабы по уходе пьяных гостей можно было с большим удобством убрать их нечистоты, блевотину и мочу. В каждом (доме), где (собрание) «славит», царь и важнейшие лица его свиты получают подарки. Во все время, пока длится «слава», в той части города, которая находится поблизости от (домов), где предполагается славить, для славящих, как для целых рот пехоты, отводятся квартиры, дабы каждое утро все они находились под рукой для новых (подвигов). Когда они выславят один край города, квартиры их переносятся в другой, в котором они намерены продолжать славить. Пока продолжается «слава», сколько ни хлопочи, никак не добьешься свидания ни с царем, ни с кем-либо из (его) сановников. Они не любят, чтоб к ним в это время приходили иностранцы и были (свидетелями) подобного их (времяпрепровождения). Как мне говорили, «слава» ведет свое начало от обычая древнегреческой церкви собираться вместе на Рождество и, отдаваясь веселью, петь «слава в вышних Богу», в воспоминание того, как рождению Христа радовались пастухи в поле. Обычай этот перешел в русскую и другие греческие церкви, (но) впоследствии выродился, подобно большей части Божественных обычаев и обрядов, в суетное и кощунственное пение, вперемешку, духовных и застольных песен, в кутеж, пьянство и (всякие) оргии.

В этот же день я отдал первый визит английскому посланнику, и (он) в своем доме уступил мне старшее место, так же как (сделал я) относительно его, когда он был у меня. (Посланник) предложил мне пообедать с ним, каковое (приглашение) я принял. После полудня, как я был у него, его посетил государственный вице-канцлер Шафиров, и так как между этим последним и мною возобновились пререкания, возникшие (еще утром), то я расскажу (о них) здесь обстоятельно.

Незадолго до моего приезда в Москву я написал Шафирову письмо и послал его к посланнику Грунту для доставления по назначению. На адрес этого письма я дал Шафирову титул excellence, так как знал, что после Полтавской битвы он из статс-секретарей (пожалован) в вице-канцлеры, и так как полагал, что упомянутый почетный титул надлежит ему (по праву). По приезде в Москву я, (однако), узнал от посланника Грунта, что письма моего он Шафирову не передал, частью оттого, что я должен был скоро приехать, частью же и главным образом потому, что я дал государственному вице-канцлеру означенный титул (excellence), который, по словам (Грунта), подобал бы ему лишь в том случае, если бы царь сверх того произвел его и в тайные советники; (но) в этом (Грунт) сомневался, ибо ни он, ни прочие находящиеся здесь посланники ни о чем подобном извещены не были. При этом Грунт посоветовал мне не давать Шафирову титула (превосходительства), не убедившись наперед в том, что остальные посланники будут делать то же самое, ибо если приучить его к ему (титул), то (впоследствии) будет нелегко отменить (заведенный порядок). И вот, не застав дома, по случаю «славы», ни Шафирова, ни канцлера, я написал (первому из них) письмо, на адресе которого, следуя таковому совету моего предместника, не поставил титула excellence. Когда (в тот день утром) мой дворецкий и толмач Эйзентраут принес ему это письмо, Шафиров напустился на него и заносчивым (тоном) сказал, что в этот раз он письмо примет, но что на будущее время (отказывается принимать) от меня (пакеты), если на них не будет значиться титул excellence, по его словам принадлежащий ему по праву. У английского посланника я завел с Шафировым разговор по спорному вопросу, выразил, до (какой степени) мне неприятно, что между нами возникло подобное недоразумение, и заявил готовность положить этому конец на следующих двух основаниях: я обещал Шафирову, что не премину давать ему титул, которого он требует, если только он представит мне доказательство, что царь произвел его в тайные советники, или же если общается мне, что с нынешнего дня не станет больше принимать от прочих иностранных посланников писем без титула excellence на адресе. Но ни на то ни на другое склонить его не удалось. Так мы и расстались, ничего не решив (дела). (Шафирова) в его упорстве очень поддерживал царский посланник при императорском дворе Урбихз[169], находившийся в то время в Москве. Некогда он состоял на датской службе, (но) теперь был до того озлоблен против Дании, что пользовался всяким (удобным) случаем, чтобы вредить ее интересам и выгодам.