увидеть маму? Будет ли у неё уединение? Смогу ли я оставаться с ней на протяжении лета?

Похлопывание маминой ладони вырывает меня из мыслей.

— Как всегда рассуждаешь вслух.

— Я опять это сказала, — говорю я с обречённым вздохом.

Она усмехается.

— Я знала, что это обеспокоит тебя, но я надеялась, что если объясню наше прошлое, то тебе будет комфортнее. Поэтому я тебе и рассказала. Потому что так ты увидишь, чем я это заслужила. Я поступила правильно по отношению к другу и спасла его жизнь. Теперь он пытается сделать мою жизнь чуть комфортнее. У меня будет уединение. У них несколько спален на первом этаже, и у одной из них есть отдельный вход. Тебе не придётся видеть никого, кроме меня, и о моих потребностях позаботится медсестра. Алекс и Элин будут жить своей жизнью независимо от меня, но Алекс, конечно, будет следить за моим лечением.

У меня вырывается тяжёлый вздох, пока я смотрю на свои руки.

— Прости. Я чувствую себя эгоисткой из-за того, какими были мои первые мысли.

— Едва ли ты эгоистка, Уилла, — мама нежно обхватывает мои щёки и поворачивает к себе лицом. — Это другое. Это непросто. Но я также знаю, что ты понимаешь и поддержишь меня во всём, что мне нужно для комфорта и спокойствия насчёт наших финансов.

Я киваю, и мое лицо всё ещё покоится в её ладонях.

— Да. Я хочу того, что сделает тебя счастливой и поможет почувствовать себя лучше, мама.

Вокруг её глаз собираются морщинки, пока она улыбается мне.

— Знаю, дорогая. Тебе не нужно говорить об этом. Я знала, что ты поймёшь, — она медленно привлекает меня к себе, пока моя голова не ложится на её грудь. Её пальцы дрейфуют в моих волосах в очередной тщетной попытке усмирить их буйство.

— Я люблю тебя, мама, — шепчу я. Я считаю удары её сердца. Чувствую благодарность за каждый из них.

Она прижимается губами к моим волосам в мягком поцелуе, который утешает не хуже её крепких объятий.

— Я тоже люблю тебя, моя Уилла Роуз.

Глава 14. Райдер

Плейлист: Vance Joy — Snaggletooth

В папином офисе беспорядок. Я практически уверен — это потому, что дома у этого мужчины нет ни единого галстука или ручки, валяющихся где-то в неположенном месте. Мама требует, чтобы дом был таким же опрятным и минималистичным, как и тот, в котором она жила до встречи с папой и переезда в Штаты.

— Райдер! — папа встаёт и протягивает руки. Я ставлю еду и позволяю ему обнять меня, обнимая его в ответ. Папа американец, но перенял много шведской родительской философии от мамы, которая по натуре заботлива. Он брал долгий декретный отпуск после рождения каждого из нас, при любой возможности вставал на четвереньки и играл с нами. Наша семья открыто выражает чувства, и мужественность не подразумевает грубых хлопков по спине или избегания поцелуев. Словно подчёркивая это, папа целует меня в волосы, затем сжимает моё плечо. Он одного роста со мной, так что мы на одном уровне, когда он говорит. От этого просто читать по его губам, но я также надел слуховой аппарат, надеясь, что он справится с шумом больницы.

Обходя стол, папа окидывает меня взглядом.

— Хорошо выглядишь, если не считать бороды бигфута.

Я закатываю глаза. У папы никогда не было бороды. Его бесит, как это ощущается, и в армии он привык каждый день бриться до гладкости.

— Ты справляешься? — спрашивает он. Усевшись, он подтягивает к себе пакетик с сэндвичем и открывает.

Я достаю телефон и печатаю. «Практически да. Учеба не слишком напрягает. Я занимаюсь спортом, нормально сплю. Всё по-старому».

Он опускает очки с макушки, чтобы прочитать сообщение. Я наблюдаю за его глазами, пока они скользят туда-сюда, затем поднимаются к моим.

— По-старому, говоришь? — вскинув брови, он откусывает от сэндвича, жуёт, затем проглатывает. — Всё настолько по-старому, что ты пришёл повидаться с папой, хотя увидишь его на следующей неделе на День Благодарения?

Я пожимаю плечами, подтягивая к себе свой сэндвич и разворачивая бумагу. Моя рука замирает над телефоном, колеблясь. Наконец, я решаюсь.

«Как ты понял, что любишь маму?»

Папа поднимает телефон, затем кладёт обратно. Смотрит мне в глаза. Его радужки того же ярко-зелёного оттенка, который он передал Акселю, затем мне и Зигги.

— Почему ты спрашиваешь?

Я пожимаю плечами, затем печатаю: «Задание для пары по истории и философии человеческих цивилизаций».

У глаз папы собираются морщинки, его губы подёргиваются.

— Вот как? — когда я не отвечаю, папа откидывается на спинку кресла и изучает меня взглядом. — Ну, забавно, но поначалу мы с твоей мамой не слишком ладили. Мы по сути на дух не переносили друг друга.

Моё сердце ухает в пятки. Бумажный пакетик, который я сжимаю, комкается в моей ладони.

Папа как будто не замечает.

— Я был в увольнительной, отправился с друзьями в северную часть Швеции — уверен, ты помнишь, мы посещали те места, когда ты был маленьким — где меньше населения, чем на юге. Там нет крупных городов. Местность сельская, просторная. Там хорошо кататься на лыжах и оказываться занесёнными в снежном плену, если ты понимаешь, о чём я.

Я приподнимаю голову и награждаю его взглядом, который говорит «не травмируй меня».

Он смеётся.

— Я опущу детали 18+, обещаю. Так вот, после долгого дня катания на лыжах мы остановились в этой крохотной горной забегаловке, чтобы погреться и обожраться до состояния комы. И там была твоя мама. Как тебе известно, её семья владела тем местом, и к тому моменту она практически заправляла всем сама.

У него в глазах появляется то выражение, пока он слегка крутится в кресле и поднимает очки обратно на макушку.

— Она разговаривала цивилизованно, но смотрела на меня так, будто я приблудный пёс, которого её кто-то заставил приютить и накормить. Это меня раздражало. Она была не первой высокомерной европейкой с дерьмовым мнением об американских солдатах. Так что я донимал её в ответ. Я достаточно понимал шведскую культуру, чтобы знать кучу способов оскорбить её. Я нарочно совершал все конфузы, которые только приходили мне в голову. Был слишком напористым, хвастался, недостаточно благодарил, вёл слишком много светских бесед. Говорил «приветики» каждый раз, когда видел её. Я сводил её с ума.

У меня вырывается беззвучный смешок.

— Но потом нас занесло снегом, — папа усмехается. — Никуда не отправишься. Я застрял там на четыре дня и в первые два был уверен, что она отравит мой утренний кофе.