нулям, хотя быть такого не может — наверняка один из этих шутников, которые портят статистику. И как ей прикажете заполнять отчет?

Она заглянула в методичку:

Обработка и интерпретация результата теста

Вычисляем величину, характеризующую психологический климат (С), где С = s/n, в котором s — количество всех баллов, а n — число учащихся.

Величина С, характеризующая климат, может находиться в диапазоне от 12 (очень плохой) до 60 (оптимальный).

Лена взялась за калькулятор и начала подсчеты, когда ручка двери дернулась, поддалась. Она нахмурилась: забыла запереть после Гены — снова. В кабинет уже вломился Костенко. Она торопливо накинула кофту на плечи и завязала рукава на груди, но успела заметить внимательный взгляд, скользнувший по ее телу. Она помнила, что пик мужского полового развития приходится на 18-23, но некоторые взрослеют раньше, и Костенко явно был одним из этих некоторых.

— Присаживайся, Алексей.

Парень рухнул перед ней на стул и устроился, раздвинув ноги, буравя ее взглядом. Лена глянула на дверь: закрыть? Но вдруг вспомнила слова Антона и не стала. Костенко она действительно опасалась: от него исходила какая-то мрачная решимость делать все так, как хочет он, — не считаясь с другими и особенно не считаясь с теми, кого он не уважал, а уж ее-то уважать точно было не за что.

— У нас сегодня последняя встреча. Давай попробуем сделать так, чтобы она оказалась полезна. Чтобы нам больше не пришлось встречаться.

— Вам тоже не понравилось? — хмыкнул он.

— Проще работать, когда человек приходит по своей воле, а не из-под палки.

— Из-под указки, да?

Пришлось отбиваться.

— По-твоему, я делаю что-то не так?

— По-моему, — он подчеркнул, — вы вообще ничего не делаете. Просто сидите в тепленьком месте, высиживаете даже, только благодаря своей маме. И шмот у вас брендовый, и наушники у вас за две пенсии только благодаря вашей маме. Мы на английском тут проходили выражение, и оно ровно про вас. Nepo baby [6]. Знаете, что это такое?

— Моя мама не знаменитость, — сделала для вида пометку в блокноте. — Алексей, а почему тебя так это задевает? Чужие привилегии?

— С чего вы взяли, что меня это задевает?

— Разве не поэтому тебя так раздражает Антон? Богатый мальчик на хорошей машине.

— А откуда вы знаете, какая у него машина?

И правда.

— В окно видела. — Перевела разговор и протянула ему листок бумаги и карандаши: — Ты не мог бы для меня нарисовать кое-что? Кактус?

Костенко даже не сделал вид, что собирается ее слушаться.

— А вы ведь уже здесь были, когда пришла Алина?

— Тростянецкая? Почему ты ее вспомнил?

— Когда Алина вылила тушь на Билана и ее к директору вызвали, вы ее тоже консультировали?

— Нет.

Серые глаза смотрели с презрением — это же презрение она носила в себе, как носят на пальце кольцо «Спаси и сохрани». Не от веры, а чтобы не забывать, что сам себя не спасешь и не сохранишь.

— Конечно, ведь там же не было такого богатого папочки, как у Антона. Ведь дело же именно в этом. Вам на всех нас плевать. Мы для вас только галочки в тестах, — процедил, кивнув на стопку бумаги у нее на столе. — Прощелкали и ушли. Лишь бы в классе морды не били да в туалетах не нюхали.

Лена хотела сказать, что по Тростянецкой ей не дали разрешения на психологическое сопровождение, но зацепилась за другое:

— А ты нюхаешь?

— Если скажу да, мне придется ходить к вам до конца года.

— Это всего-то месяц.

Они переглянулись. Костенко вдруг спросил:

— А вы пробовали когда-нибудь?

Она покачала головой.

— А на таблетках сидели?

— С чего ты взял, что мне нужны таблетки? — она нахмурилась.

— Не знаю. Вы какая-то дерганая, знаете.

Лена покосилась на часы, он перехватил ее взгляд:

— Понял, понял. Вы бы попробовали. Чтобы быть с нами на одной волне, понимаете?

Он нырнул в карман и оставил что-то под папкой. Затем отсалютовал и вышел из кабинета. Лена приподняла папку — под ней лежала самокрутка.

Она вздохнула и снова открыла тесты и файл отчета.

А что бы она ответила на все эти вопросы?

Гена поймал ее в коридоре. Украдкой сжал руку, а вслух сказал:

— Елена Сергеевна, надо обсудить результаты тестирования.

Они зашли в учительскую и поцеловались, его ладонь сразу нырнула под кофту.

— Поехали на выходные на дачу?

— Грядки полоть?

— Не-а, — он поцеловал ее за ухом. Она чуть отодвинулась.

— А что на это скажет Маша?

Он не любил, когда Лена называла ее по имени. Вот и сейчас поморщился и отвел руки:

— Она уезжает в санаторий.

— А ты не поедешь?

— С тобой хочу побыть.

— «Побыть»? — она передразнила, и он отвел взгляд.

В своем чувстве вины он был еще смешнее, чем в этих цветастых пиджаках. Он напоминал воробья, обрядившегося в попугаи, лишь бы попасть в клетушку на домашний прикорм. Его вихрастые волосы то и дело хотелось пригладить, и однажды, чуть больше года назад, она так и сделала — подошла к нему в этой же учительской со спины, тронула за волосы, а когда он обернулся, вдруг неожиданно для себя прижала его руку к губам, а потом быстро вышла вон. Вечером он пошел провожать ее домой, а потом в подъезде прижал к стене и, обмусоливая ей шею, прошептал, что всегда ее желал, а она едва сдержалась, чтобы не засмеяться, ведь ей хотелось смеяться почти всегда, но при мысли о том, что этот попугай смотрел на нее с вожделением из угла своей клетушки, ей стало неимоверно смешно. Ей было смешно и потом, когда он, опустошенный, почти падал на спину в тех дрянных мини-отелях на час, где им приходилось встречаться. Ей было смешно, когда он играл в шпионский роман, где повсюду за ними приглядывали камеры, так что надо было продолжать игру — несмотря ни на что. Ей было смешно, даже когда в учительской все бросились поздравлять Гену с рождением дочери, и так она узнала, что его жена была на шестом месяце, когда у них все началось. Гена прятал глаза и мямлил, а она понимала, что ей положено рыдать, страдать, обвинять его в бесчестности, а она только и могла, что глушить эту вечно блаженную