улыбку на лице. Ей было совершенно все равно, что у него творится дома, — как все равно актрисе, которая уходит со съемочной площадки и не думает о своем незадачливом партнере. Единственное, чего она боялась, что, чего доброго, Гена заиграется в роман настолько, что решит заменить жену Леной, а Лене этого не хотелось, ведь не хотелось ей, собственно говоря, ничего.

Учительская открылась, Лена едва успела отпрыгнуть в сторону, а Гена, как по команде, схватился за учебник и вперился в анатомическое строение рыб. Русичка начала свои обычные жалобы: никто ничего не читает, сочинения списывают, а еще и ксерокс с утра не работает, бумагу скоро самим придется покупать. Гена поддерживал разговор, а Лена отвернулась, жалея, что не взяла с собой второй наушник — не для музыки, а для того, чтобы подавить шум, ведь так много шума было в этой школе и этой жизни.

— Сегодня собрание, помните?

Она передернула плечами — хотела бы забыть, да мама с утра уже успела затерроризировать всех в рабочем чате своим «уважаемые-(нет)-коллеги».

В коридоре она наткнулась на Алексеева, который торопился куда-то с мрачным видом.

— Антон, жду тебя завтра, — напомнила она.

Он скривился, но кивнул.

— Ты хотел мне написать, кажется. Чтобы нам было что обсудить.

Его лицо вдруг озарилось улыбкой голливудской звезды — он и правда напоминал кого-то известного, то ли актера, то ли певца, но кого-то из прошлой спокойно-сытой жизни. Красивый мальчик, самый красивый в классе, а то и в параллели. Лена помнила такого же из своего класса — задумчивого красавца Костю, который на выпускном пел «Будем друг друга любить — завтра нас расстреляют» [7], еще не зная, что эти песни нужно придержать лет на десять для тех, кто будет выпускаться уже теперь.

— Точно. Мне есть что вам прислать.

Прозвенел звонок, и Антон поспешил в класс, а Лена все вспоминала, как на выпускном она ждала, что Костя пригласит ее на медленный танец, а он так и остался сидеть на месте, а потом написал ей на стене, что любит ее, и пока сердце пропускало удар за ударом, ум гнал проверять чужие аккаунты, чтобы найти то, что она и ожидала, — признание в любви всем девочкам класса. Они удалили, а она не стала, так оно и висело, сдвигаясь вниз сменяющимися статусами, граффити, фотографиями и новой жизнью, пока она не забыла, как он выглядит и как звучит его печальный голос, обещающий всех расстрелять поутру.

На собрании все было как обычно: отчеты, подготовка к ЕГЭ, последний звонок и выпускной. Лена сидела на подоконнике за спиной у матери — как когда-то давно, когда мама брала ее с собой на работу, а Лена не знала, чем себя занять. Она не знала и сейчас, так что принялась писать Гене, с удовольствием наблюдая, как пунцовеет его лицо и как подрагивают руки. Если уж отыгрывать похотливую разлучницу, то до конца. Мама спросила об участии в ЕГЭ, и он сразу поплыл, а Лена все-таки решила его пожалеть и закончила, написав: сегодня? Он едва заметно кивнул.

Лена вспомнила о незакрытом отчете по девятым классам и окликнула англичанку:

— Софья Андреевна, я завтра к вашему 9 «Б» на пол-урока загляну, хорошо?

На одном из бесконечных материнских курсов повторяли, что в конце неприятных предложений надо добавлять «хорошо», будто так можно компенсировать любое «плохо».

— Конечно, Елена Сергеевна, разве вам можно отказать? — пропела англичанка. Не она ли вкинула идею про nepo baby? Могла. Да кто угодно мог.

Остальные усмехнулись, а Гена, как и всегда, просто отвел взгляд. Он мог бы за нее вступиться, мог бы хоть раз попробовать, но все, что Гена действительно мог, это врываться на урок в поисках наркоты и требовать у здоровых лбов, чтобы они вывернули карманы, — и даже в этом он не преуспел.

Лена привыкла учиться в школе, где мама сначала учительствует, а затем и завучительствует, Лена привыкла работать в школе, где мама директорствует, а за ней, Леной, тянется шлейф, как будто она девочкой надела взрослое платье и теперь путается в подоле, — шлейф дочки училки, дочки завуча, дочки директора — и никогда просто Елены, и вот она годами накручивает педали трехколесного велосипеда по школьным коридорам, а шлейф обвивает ее шею, шлейф попадает в спицы колеса, шлейф уже давит, душит, теснит, но еще не убивает, и остается только дождаться момента, когда спица сделает последний круг.

Когда все закончилось, мать бросила ей:

— Я через десять минут спущусь.

— Мне надо еще поработать, — соврала она в ответ.

— Много работаешь.

— Звучит как обвинение.

Мама поджала губы и поправила платок — носила специально, чтобы скрыть кольца Венеры. В этом плане Лена проиграла в генетическую лотерею — получила от матери и первые морщины в двадцать пять, и первые белесые пряди.

— Не засиживайся.

— Не закрывай дверь на задвижку.

— Ты же не допоздна, — мать дернула плечом и скрылась.

Лена зашла в кабинет и стянула кофту. Закрыла жалюзи, опустила крышку ноутбука с камерой. Она заражалась от Гены его шпиономанией и уже не понимала, где заканчивается просто игра и начинается игра разума.

В условный час раздался знакомый стук. Гена зашел, хлопнул дверью и сразу полез к ней:

— Я ненадолго.

Так и было, не прошло и пяти минут, как Гена подтягивал штаны. Лена присела на диван и вдруг вздрогнула: дверь была закрыта неплотно, осталась щелка.

— Опять не закрыл!

Гена торопливо высунулся наружу.

— Да здесь уже никого нет.

— Сколько раз я просила…

— Что ты начинаешь? Как… — он осекся, а она мысленно продолжила: как Маша, та самая Маша, что надоела тебе на шестом месяце, потому что ныла и клянчила, а потом они стали ныть и клянчить вдвоем — женщина, от которой ты устал, уже когда ставил подпись в загсе, и ребенок, который нужен был тебе, только чтобы просто был, — как квартира, машина и трудовая книжка, как галочка в отчетности о здоровом психологическом климате. Ей в голову пришло злое, как приходило часто, так что она сказала ему в спину:

— Что бы ты сделал, если бы я забеременела?

Спина тотчас выпрямилась, а он быстро повернулся:

— Ты что… Ты?..

Она молчала. Глаза забегали, но тут он медленно произнес:

— У меня уже есть ребенок.

— А если