А зима бежит без боя.

Где целуют губы всласть

И смеются над судьбою.

Потому-то все подряд,

Морщась от дождя и ветра,

Музы жадно ловят взгляд

Загулявшего поэта!

* * *

Каждое утро несу конвертик

И, возвращаясь, не жду ответа.

Ты далеко, и тобою вертят

Разные люди… зачем-то… где-то…

Можешь быть слабой, это естественно,

А я… что я? Становлюсь философом.

Упиваясь собственным бездействием,

Оттачиваю ответные вопросы.

Народ пьет пиво. Его цена

Вполне доступная для поэта.

Кто-то спивается… Чья вина?

Кого-то в психушку везет карета.

Но я — камень. Меня можно бить,

Не боясь расколоть. Я не чувствую боли.

А если камню захочется пить,

Бросьте росинку, — и он доволен…

Тем более дождь. Такой, как здесь, —

На несколько дней стекловидной массой…

У «волчьего города» мокнет шерсть,

Но все попытки сбежать — напрасны.

А я вспоминаю твое лицо.

Вижу глаза… остальное застит

Небо, насыщенное свинцом.

Где же ты, где ты — наше счастье?

Ветер ознобом бежит по спинам

Каменных львов, те прижали уши…

Вечером водки глотну с малиной.

Мне не хотелось, но кашель душит.

Осень крадется походкой рысьей.

Я обещаю — мы будем вместе.

…Если однажды не будет писем,

Значит, тебе отдадут мой крестик…

* * *

Прозрачной веткой серебря

Безудержность крылатой ночи,

Немая доля многоточий

Взойдет над гробом декабря.

Раскроет ветреный мотив

Шальных и шалых губ русалки,

И горьким смехом из-под палки

Взлетит к венцу российских нив.

Разрежет вязь чугунных струй

Ограды, выковавшей — реку…

Волна подобна человеку,

Вдыхающему поцелуй.

В безветрии зеленых рос,

Когда линейный шепот громок

И рвань несдержанных постромок

Несет твой выдох под откос…

Разбрасывай шальную кровь!

Эпоха не считает всходов,

Пробившихся в душе народов,

Извечно топчущих Любовь!

Пусть даже я, не догорев,

В обугленном плаще презренья

Уйду…

Но было — Озаренье!

И цвет, и образ, и напев…

* * *

Черный город… Он не лечит душу.

Поливает спины львов слезами.

Сыростью тумана сфинксов душит

И глядит бесцветными глазами

На живого, гордого поэта —

Казака, художника, бродягу…

А у вас, наверно, бабье лето?

А у нас без зонтика — ни шагу…

В четкий ритм партикулярных линий

С древностью петровской позолоты —

Невозможно втиснуть запах пиний,

Вкус полыни, свежесть первой ноты

Хлебниковских строчек… И не надо.

Воздух здесь перенасыщен грустью.

Вязкая, чугунная ограда

Никуда меня уже не пустит…

Невская возвышенная слякоть

Давит с основательностью танка.

Даже Муза не решится плакать,

Чтоб не забрала к себе Фонтанка.

Говорят, что там вода воочию

Тянет к неизбывному покою.

Черный город вышел белой ночью

И уже идет,

сюда,

за мною…

* * *

Раздели со мною смерть,

Кареглазая подруга…

О Васильевскую твердь

Расшибает лица вьюга

Людям, шедшим до конца

Перпендикулярно веку.

Злые капельки свинца

Отмечали эту веху,

На груди или на лбу

Прорастая розой алой,

А плеваться на судьбу

Или глупо, или мало.

Тем, кого не втиснуть в строй,

Режут головы и ноги.

Милосердною сестрой

Представляется убогим

Обольстительная мгла

Деревянной крышки гроба…

Суд толпы, из-за угла,

Ждет, пока мы рухнем оба

В грязь и в пепел, в пыль и в тлен,

В лужу зависти и сглаза, —

Ибо в Книге Перемен

Наш конец давно предсказан.

Мир без смерти был бы сер…

Вот — с отчаяньем и верой —

На двоих один фужер

Самой быстрой,

высшей,

меры!

* * *

Она уедет в далекий город,

Где ждет супруг, где ждут друзья,

Где каждый камень любим и дорог,

Где все — ее, где все — не я.

Она уедет, наставит точек,

Простит сумбур моей руки.

Из состраданья изменит почерк,

Как ритм стиха в конце строки.

Ей будет больно, ей будет сладко,

Ее любовь прольет слезу.

Седой Исаакий поправит шапку,

А шпиль петровский наточит зуб.

Ей все там рады, напоят чаем,

Как бы случайно припрячут крест,

А если спросят: «Что отмечаем?»

Весь город грянет: «Ее приезд!»

Она забудет, и ей помогут

Под шум столичный, фужерный звон,

Все-все притрется, и понемногу

Сойдет с загаром вчерашний сон.

Она проснется, вполне уместно,

Заскочит в ванну и примет душ.

Холодный Невский широким жестом

Ее запишет в ранг верных душ.

Металл Фонтанки змеится в камне…

Я режу вены — течет любовь!

А волчий город глядит в глаза мне,

И скалит зубы, и лижет кровь…

* * *

В Петербурге не видно звезд.

Тучи в пляске святого Витта

Небо приняли за погост

В грязно-серых могильных плитах.

Я за ними в упор слежу

Из окошка шестой палаты,

Словно кладбищем прохожу

И считаю свои утраты.

На душе так легко — легко…

От обиды любой, невзрачной,

Сердцу хочется мотыльком

Биться в пламень луны прозрачный.

Или долго кричать в туман,

Поглощающий сны и даты,

Сквозь венозные воды ран

По каналам спеша куда-то.