И вот наш красивый молодой пастух пробудился. Он сразу же почувствовал, что под шляпой что-то не так. Подняв ее, он вздрогнул от удивления. Каким волшебством появилась там красная лента? В изумлении пастух почесал затылок. После долгого размышления он воскликнул: «Не знаю, где ты был, Том, но, по всей видимости, ты очень славно потрудился. Эта красная лента означает, что ты получил первый приз».

Присутствовавшие разразились громовым смехом. Констанс вновь попыталась вырвать свою руку.

Оглушительный стук оборвал всеобщее веселье. Дверь распахнулась, и в зал хлынула орущая толпа.

Рыцари, составлявшие личную охрану короля, рванулись вперед. Роберт Глостер, который сидел рядом, вскочил и выхватил свой кинжал. Пестро одетые люди сгрудились у задних столов, установленных на козлы. По их плечам прыгал какой-то человек, словно подбрасываемый гребнями волн обломок бушприта.

– Приветствуйте рождественского шута! – послышалось со всех сторон. – Да погромче!

На миг воцарилось безмолвие. Закованные в латы телохранители стояли с обнаженными мечами, ожидая приказаний. Во времена, когда в стране правили саксонцы, толпа празднующих Рождество нередко врывалась в зал, где находился король, и представляла всем присутствующим рождественского шута с его жезлом Дурацкого Правления. Но при сыновьях Вильгельма Завоевателя этот обычай постепенно стал забываться.

С кубком в руке король несколько мгновений разглядывал набившееся в зал уличное отребье. Он сделал успокаивающий жест, и рыцари отступили назад.

Шут в ярком лоскутье спрыгнул с плеч окружающих и с подчеркнутым подобострастием раскланялся перед королем.

Скрытый от любопытных глаз своей уродливой черной маской, он обратился к нормандским вельможам, ныне правящим Англией, с призывом не отступать от принципов Дурацкого Правления. Кое-кто из сидевших за задними столами рассмеялся.

Затем рождественский шут сделал несколько шагов вперед и стал звучно декламировать на латинском языке.

Констанс сидела, вся оцепенев. Она не могла оторвать глаз от широкоплечей, узкобедрой фигуры шута, необыкновенно ловкой и грациозной. И, конечно, от его демонической маски. Большой разрез в черной коже позволял видеть, как шевелятся его губы. А глаза были как лазурные драгоценные камни на морде дикого зверя.

Ее вдруг охватил безотчетный страх. Она схватила кубок и не раздумывая сделала несколько глотков. Ее рука при этом сильно дрожала. Фицджилберт повернулся к ней.

– Этот шут испугал вас? – Он сжал ее холодные пальцы. – Ах, милая леди Констанс, позвольте мне предложить вам свою защиту. Если я рядом, вы можете никого не бояться.

Когда Констанс увидела эти голубые глаза, увидела это стройное гибкое тело, услышала этот голос, она окончательно убедилась, что рождественский шут в маске – тот самый мужчина, который насильственно или с ее молчаливого согласия овладел ею в шатре.

Спаси ее, Матерь Божья, он здесь и даже осмеливается говорить в присутствии короля.

Ее рука продолжала так сильно дрожать, что, когда она поднесла кубок к губам, его край застучал о ее зубы.

Несколько вельмож за высоким столом, где сидел король, захлопали, слыша декламацию на латинском языке.

– Шут читает Вергилия, милорд, – заметил Роджер Солсбери. – И делает это превосходно.

– Да-да, – с нетерпеливым видом перебил Генрих. – Диалог Анхиза и Энея. Я хорошо его знаю.

Шут сказал по-французски:

– Тогда я прочитаю для назидания ваших подданных вот это, милорд. – И он продекламировал на том же языке:

Вот сам великий Цезарь, и все его потомки,

Все, кто еще пройдет под этим бескрайним небом,

Вот он, этот герой, чье имя вселяет надежду.

Прославленный Цезарь Август, обожествленного сын.

Век Золотой он снова вернет на Лаций, на землю,

Где некогда правил Сатурн, бог земледелья.

Под власть его подпадут и север и юг,

Где днем сияет солнце, а ночью небесный свод,

Сверкающий россыпью звездных алмазов,

Держит Атлас на своих могучих плечах.

– Прекрасно, прекрасно! – Роджер Солсбери повернулся к королю: – Я думаю, вам должно быть лестно это сравнение с Цезарем Августом, таким, каким его живописал Вергилий.

Прежде чем король Генрих успел ответить, шут подскочил к столу и вытащил монету из открытого рта епископа. И тут же поднял ее высоко вверх, чтобы все могли хорошо видеть.

– Всего один фартинг, ваша милость, но из ваших уст, – прокричал он. – Жаль, конечно, что это не чистое церковное золото, к которому вы привыкли.

Генрих хрипло рассмеялся, как залаял.

– Он подшучивает над вами, Роджер. Но латынь он знает отлично.

– Ну что вы, милорд-король. – Голос за маской звучал спокойно. – Я никогда не подшучиваю, я только в духе нашего времени отдаю всем должное…

Две монеты мелькнули меж его пальцев, однако, едва исчезнув, тут же появились вновь. Шут поднял и показал и эти монеты.

– А теперь почтим суровое царство Старой Зимы. Смотрите. С благословения нашего суверена короля Генриха мы возвратим Цезарю все ему принадлежащее. Цезарю – Цезарево.

Прежде чем ближайший к королю рыцарь успел пошевелиться, шут стал прикасаться руками к волосам короля и его усыпанному драгоценными камнями камзолу. При каждом молниеносном прикосновении на стол, уставленный блюдами с яствами, сыпались монеты.

Харфорд поднял свой кубок:

– Берегитесь, Генрих. Шут сильно облегчит английскую казну.

Перед королем лежала целая горка монет. Шут тем временем вытащил еще кучу монет из длинного носа короля Генриха и его волос. Смех за задними столами превратился в настоящий рев.

Казалось, король извергает из себя деньги. Блестящими глазами Генрих следил, как монеты сыплются на стол и скатываются на покрытый тростниковыми циновками пол.

Констанс сидела с открытым ртом. Вот уж никогда не думала она, что вновь увидит этого человека. А ведь этот безумец опасен для нее, как никто другой. Он взял ее, прижав к столу, и она, в каком-то странном безумии, даже не сопротивлялась. Если король Генрих когда-нибудь узнает, что этот ловкий шут обладал его подопечной, самой завидной наследницей в его королевстве, он повелит казнить их обоих.

Опустив глаза, Констанс с изумлением заметила, что опустошила до дна свой кубок и кто-то успел подлить ей еще. Неудивительно, что она вся раскраснелась и голова у нее идет кругом.

Шут бросил быстрый взгляд на Роберта Глостера и подвинулся ближе к епископу Роджеру Солсбери. Затем, перегнувшись через стол, стал извлекать из его расшитой золотом мантии ложки и ножи, каждый раз выкрикивая что-то с возмущением, словно королевский советник хотел украсть эти столовые принадлежности. Все кругом выли от восторга. Взглянув на лицо епископа, граф Харфорд зашелся в таком приступе смеха, что у него даже выступили слезы на глазах. Сидевший рядом с ним Честер, однако, хмурился.