вящей убедительности отказа от Седого. – Он иногда в ступор входит после ранения, вырубается моментально, совсем, слепнет, как дитя малое или старик беспомощный…

– Я знаю про такие контузии, – понимающе кивнул Морев, – ладно, что-нибудь придумаем. Говоришь, что письменные показания по официальной форме, с подписями бандитов, у твоего спецназовца? Как на него выйти?

– Василий сам на меня выйдет, – негромко, но твердо ответил Ветров, – когда надо. Тебе и даже мне на него выходить не надо, бессмысленно и…. – Подумал немного и добавил, глядя прямо и требовательно в глаза лейтенанту. – …И опасно, не только для него, но и для тебя…

– Понял, – сказал Морев, – пошли за вашими доказательствами. – Сначала, Алексей, обеспечь понятыми. Соседями, кем хочешь, такими, которые ни при каких обстоятельствах не соскочили, не отказались от своих свидетельств, подписей… Ну, сам знаешь, не маленький…

– Не соскочат, не откажутся, – пообещал Ветров, – они душа в душу жили с моими покойными родителями, меня знали с самого детства.

– Это хорошо, – сказал лейтенант и махнул призывно рукой сержанту, – пошли за понятыми и вещдоками.

А дальше всё было в голове Алексея, как в тумане. Как вызывали и уламывали соседей-понятых. Как открывали дверь. Камера в руках Алексея. И он снимает по новой Гальцева и Фролова. Вопросы Морева задержанным. Те, смирные, выжатые, как лимон, покорно отвечают. Ужас неприкрытый в глазах соседей-понятых и молоденького сержанта, у которого от удивления отвалилась челюсть. Вопросы Морева и ответы «задержанных» – в разных комнатах, у разных батарей. Вопросы и ответы. Наконец, протокол и подписи понятых по факту ареста. И, как финальный аккорд, предложение сцепить задержанных, наручниками, чтобы не убежали.

И под финиш тоненький голосок пришедшего в себя от ужаса увиденного хрупкого, молоденького сержанта:

– Не убегут, гады. Одного я прикую к своей левой руке. Другого к правой.

– Так принято у вас, – вырвалось из уст Алексея.

– Черт его знает, – без подобия улыбки ответил Морев, – инициатива чудаков не наказуема. – Пошли на выход. Только, Алексей, дай пару полотенец, что ли, на наручники. Чтобы ваших домочадцев, детей и стариков не смущать.

Как в тумане, у Ветрова было новое видение отделения милиции, дежурной части. Как сдавали задержанных, как принимали их. Как описывали сданные видеокамеру, диктофон, диски камеры и диктофона.

Сердце подсказывало Ветрову, не торопись, дождись такого финала, чтобы потом комар носа не подточил. Но на глаза находила черно-белая полоса нечеловеческого напряжения последних суток, когда и уснуть урывками удавалось на несколько считанных часов.

Лейтенант тронул Ветрова за плечо и сказал с добрым прищуром:

– Да, ты старик вырубаешься на глазах. Хочешь, я тебя домой свезу, если не возражаешь на дежурной машине.

Ветров пошарил по карманам, в них было пусто. Выходя из квартиры он не взял ни копейки. Вариант с такси, даже с троллейбусами и трамваями отпадал. Он устало кивнул головой:

– Вези… Только дай гарантии, что задержанные будут сидеть в разных камерах… Желательно в одиночках…

– Насчет одиночек не гарантирую, – улыбнулся добрыми сочувствующими глазами лейтенант, – будут париться, в разных камерах.

Ветров блаженно потянулся и хрустнул пальцами вскинутых вверх безвольных рук. Все чувства, все силы словно мгновенно обесточились. Ну, ладушки, он сделал на сегодня всё, что мог. Выходя из дверей отделения он увидел поодаль Седого, но сделал вид, что не вычислил его. По виду Седого, его скованным судорожным движениям рук Ветров мгновенно определил, что его снова от усталости или напряжения «заклинило». Ведь это же так естественно, что после завершения опасной эпопеи у Ветрова сели батарейки, кончился ток в сети живого организма, а у Седого дали знать о себе последствия старой контузии, сковало, заклинило, ослепило.

«Развязка? Как далеко до развязки, – подумал Ветров, – так же далеко, как и до сердцевины истины, к которой чем ближе, кажется, тем дальше на самом деле. Но ничего, и к сердцевине прорвемся, до корней истины докопаемся. И дело не в мести праведного мстителя, а в принципе. Порядок мироздания, хотя бы относительный должен быть восстановлен. Но только какой ценой? Готов ли ты смириться мудростью павших, что за ценой не постоишь, как павшие, не постояли? Или содрогнешься до боя со злом, с корыстолюбивой нечистью, узнав ниоткуда небесную тайну, в какую цену обернется твое восстановление нарушенного злом порядка мироздания? И вина ли это – уклониться от твоей смертельной сшибки со злом? Или, не уклоняясь, биться не до полной победы, а только до разумного компромисса, равновесия между злом и добром?»

Так думал Ветров, улыбаясь неловко Мореву в ответ на его грустную улыбку, словно не зная толком до конца, что будет с ними, со всеми, сегодняшними победителями, завтра и послезавтра. И потому не было у него покоя, победной радости и уверенности ни в чем, и сердце его обливалось болью и грустью, оттого что всё и все так беззащитны перед новыми неведомыми тайнами и опасностями мира завтра и послезавтра…

24. Знак и приезд Влада

В новое время Ветров жил с ожиданием и неким предощущением знака пространства, чтобы следовать в неизвестность в гармонии души и знакового сигнала ниоткуда. Вот и сегодня н просыпался, почти проснулся в столбняке, шоке от сна-видения, промелькнувшего перед глазами в несколько мгновений, но отнявшего у него последние силы на борьбу, сопротивление, волю в стремленье выживать вопреки всем напастям, да и вообще великую охоту дальше жить на белом свете.

Во сне снова, в который раз, у него отнимали Веру, Любовь, Надежду в единственном лице его любимой Верочки. И на этот раз неизвестные палачи всё-таки отняли у него юную жену – убили ее на его глазах – и силой заставили рыть могилу Вере в запущенном осеннем саду на дедовской даче. Одна мысль, что он навсегда и безвозвратно потерял самое дорогое существо в жизни, подсказывало сознанию: зачем открывать глаза, зачем просыпаться, зачем вставать, зачем дышать легким и биться сердцу, если всё кончено.

Но, онемев от ужаса и шока, Ветров попытался всё же открыть глаза, открыл, но, увидев над собой обклеенный цветными иллюстрациями из «Огонька» потолок, весь в подтеках и радужных разводах, с древней паутиной в углах, закрыл глаза снова. Ему достаточно было по хорошо знакомому с детства потолку понять, что он снова один на даче деда, в режиме реального времени наяву, но не хотелось рвать канву жуткого сна-шока. Посему на грани яви и сна представилась еще одна последняя попытка вырулить сюжет свершившегося недавно во сне к вполне благополучному финалу.

Откуда он взял, что у него, несчастного отняли его жену. Тем