Сказать-то сказал, а в душу крепко запало. Вспомнил о лосиной башке со страшными рогами, выкинутой в трясину. О медведе, заваленном в берлоге под бывшей юртой Сордонга. Запретил себе думать о сне, но видение мучило тревожным зудом. В сердце росло отчаяние, кромешное, как черный ливень.

Хорсун теперь отмалчивался, когда старшины все увереннее говорили об участии женщин и подростков в войне. В глубь гор, в оснащенные всем необходимым пещеры решено было отослать только немощных стариков, калек и кормящих матерей с малыми детьми. С кой-каким оружием на всякий случай. Зеленые девчонки-пигалицы вызвались нести караул на вершинах деревьев и в скальных трещинах на подходах к укрытиям. Чуть, дескать, начнет приближаться враг, закаркают воронами, предупредят прячущихся людей, чтобы отходили к еще более дальним убежищам.

От одного только вида дерзких у Хорсуна едва горло в гневе не перехватило. Посмели явиться с «предложением» на Малый сход! А старшины дали добро. Потом разрешили желторотым огольцам в возрасте Спорящего сознания ни много ни мало – камни во врагов с круч кидать! У матушек дозволения не спросив… Ну, это если противник проникнет в Элен и подберется к южным горам. Радостные мальчишки тотчас помчались таскать камни. Надо думать, нанесут с запасом. Не скоро потом разгребешь опасные груды камней, не доглядишь, как сверзятся в ураган да зашибут какой-нибудь коровке хребет…

Главный жрец словно воды в рот набрал. А ведь с его селенья, с правого холма-близнеца над Крылатой Лощиной начинается южная часть эленских гор. Сандала как подменили, сам на себя стал непохож. Хорсун был наслышан о сочиняемом им домме, да все не улучалось глянуть. Кто с похвалой толковал об удивительной Книге, кто не без осуждения. Разговоры о ней отвлекали людей от неминучей напасти… И то хорошо.

Модун спешно взялась обучать военному делу молодок и недоростков. Тоже неплохо – меньше времени остается думать о сыне. Как в воду канули Болот, Атын и близнецы Силиса. Эленцы все еще усердно обсуждали похищение Илинэ и побег Кинтея с Топпотом на север. Склонялись к тому, что девчонка с ними и смылась. Кинтей вроде сватался к ней… А уж когда нежданно вернулась Олджуна, слухи просто взорвали долину! Народ опасался возвращения Йор.

Но время шло, Олджуна на людях не показывалась. Кузнецы на вопросы отвечали уклончиво: от мертвого духа, мол, избавилась, тихая стала, спокойная. Со двора почти не выходит, к коровам и назад в дом. Урана-то работает нынче, красит-шьет, искусницами командует. Где Олджуна была так долго, никто не вызнал.

К Хорсуну приемная дочь не пришла. Помаявшись неизменной виной перед нею, сам приневолился наведаться в аймак мастеров. После долго не мог отойти от изумления. Олджуна потрясла непривычной безмятежностью и счастливым видом. Видно, Йор убрался вместе с ее недовольством жизнью.

Урана носилась с баджей, будто та ей роднее запропавшего сына. Дочкой, не таясь, называла. Этой новоявленной привязанностью да хлопотами, видно, и держалась ослабшая телом, тронутая умом мастерица. Потому и не слегла, как Лахса после исчезновения Илинэ… А на Тимира было жалко смотреть. Почернел, осунулся главный кузнец. Глядел сквозь обеих женщин тоскливыми глазами, не видя их, точно жил в доме бобыль бобылем.

Олджуна удивила еще и тем, что спросила, можно ли извести в Диринге Мохолуо. Не то, мол, выползет, напугает кого. Или, не дайте боги, пожрет.

– Нет там никакой Мохолуо, – отрезал Хорсун. Осерчал аж: взрослая женщина, а в бабкины побасенки верит! Но не сказал так, не стал обижать.

«Украденную» медвежью шкуру Долгунча недавно отыскала у себя на задворках. Ободранную, повыдерганную собаками до полной негодности, что послужило причиной подстеречь Хорсуна. Едва не довела до белого каления! От душистого запаха блестящих волос Долгунчи, промытых с какими-то травами, голова закружилась.

– Пуст я, как прошлогодний тростник, – сказал он напористой девице. – Не гожусь даже на то, чтобы из меня вырезали Люльку ветра. Звуки такой люльки резки и унылы.

Принудила к глупым словам, сама глянула кротко:

– Я за шкуру просить прощения пришла, а ты что подумал?

Перед собою застыдила вконец…

Быгдай рассказывал, что женщины по утрам бегают допытывать друг друга о снах. Боятся увидеть нож острый – к горю, выпавший с кровью зуб – к смерти кого-нибудь из родных.

– А перед сном косы перестали расплетать, – насмешничал отрядник над трусихами. – Вечером же принято покойникам волосы расчесывать.

– Это ж надо, сколько некоторые ботуры ведают о нынешних женских печалях! – воскликнул с завистью молниеносный из молодых… Дружинная юрта от хохота сотряслась.

Хорсун вздохнул. О подобном ли поминать? Враги вот-вот на горло наступят! Народ снял с колышков на столбах все оружие и охотничьи снасти, наточил хозяйственное железо. Асчит, похудевший от забот, ежедневно ездил с помощниками от заставы к селенью Горячий Ручей и обратно, осматривая подвалы и лабазы. Что-то отпускал, подсчитывал, переправлял туда и сюда.

Радужным дымом курился бессрочный костер у шаманской восьмигранной юрты. Волшебники варили в особом серебряном котле заговорные зелья для стрел, чтобы те находили на телах противников самые уязвимые места. Жрецы творили обряды отвода зла и раздавали желающим обереги. Кузнецы между делом ковали талисманы и охранные привески.

Воины ходили молиться к Матери Листвени. Поверх разноцветных бус и колец украшали нижние ветви великого древа крохотным жертвенным оружием. Каждый, стараясь углядеть солнечный луч сквозь ветвистую вязь, шептал сокровенную просьбу. Мать Земли Алахчина, живущая в сердцевине необъятного ствола, откликалась не на всякий отчаянный зов. Хорсун молился ей когда-то в свои юные весны. Знал: если от лиственницы повеет прохладой и гулкое эхо прокатится в корнях, значит, останешься жить. И не просто жить, а во славу победы…

Вся Элен с ее людьми, горами, аласами и озерами готовилась к войне. Лишь Диринг возбужденно раскачивал вздутые волны и подвывал с явным злорадством, издалека смердя тухлым зловонием. Ботуры донесли, что у обрыва в озере всплыли три странных шерстистых острова. Один воин, на свою беду, ткнул острой жердью в ближний остров. Отпрыгнуть не успел, как из прокола с жутким шипением и свистом вырвался фонтан тошнотворной жижи и окатил парня с головы до ног.

Кто-то предположил, что в Диринг из обваленного берега выпали мертвые Водяные быки. «Не к добру», – качали головами старцы. А на следующий день быки пропали. Наверное, утонули, выпустив ядовитый воздух.

Хорсун вспомнил, как Олджуна говорила о Мохолуо. Вот так и рождаются сказки… Он думал обо всем этом, скача на Аргысе из старой заставы в новую, построенную в селенье Горячий Ручей. Могучая шея коня взволнованно и нетерпеливо подрагивала. Видно, чуял скорую битву. Белое пятно на лбу, где, говорят, прячется воинственный конский дух, будто снег покрыл. Почитай, двадцать весен верой и правдой служил преданный конь, ратной масти красавец с мечами на ногах, умный, как человек. Садясь на скакуна, Хорсун всегда слышал короткое тихое ржание. Аргыс приветствовал хозяина и друга – гордость своей высокой холки… Прошло время, когда поутру казалось, что ночью выпал золотой дождь, – так солнечно светился конь в рассветных лучах. Теперь старый друг подошел к возрасту лошадиной старости. Потускнели лучистые пряди в темном хвосте, поблекла огневая шерсть. Пора бы отпустить старика на волю – заслужил. Пусть бы гулял в девственных лугах, бегал лизать чистые солонцы, поднимался в горы пить хрустальную воду тарынов… Но не сейчас же, в военную пору, менять коня! На Аргысе старейшина Элен уйдет на войну. На Аргысе он встанет во главе своей дружины и будет сражаться в передних рядах. А вернутся ли друзья – одному Илбису знать.