– Разве любовь причиняет только боль?

– Тамарочка, дорогая, если любишь, то будь готова к этой боли. Оглянись назад и вспомни свою жизнь, все то, что ранило тебя. Разве это не было связано с мужчинами?

– Самая моя большая боль – это вынужденный отказ от Гриши, – сказала Тома, и голос ее дрогнул. – Но еще более сильную боль испытываю сейчас, когда сомневаюсь в принятом мною решении… Я думала, что совершаю правильный, благородный поступок, отказываясь от любимого, чтобы не разрушать его семью, не лишать детей отца. Но нужна ли этим детям такая опасная мать, как моя сестра? Не лучше было бы отобрать у нее детей, соединиться с Гришей и зажить одной семьей? Я понимаю, конечно, что мои слова сейчас звучат глупо, потому что я как бы призываю самое себя к окончательному разрушению семьи, к тому, чтобы лишить детей матери…

– Ну и что?! Твоя Нина – преступница! Чему хорошему она может научить своих детей? А Гриша? Ты решила обречь его на вечные страдания с Ниной исключительно потому, что он является отцом ее детей? А ты его спросила, желает ли он так жить? И что для него главное? Ведь если, как ты говоришь, у вас была любовь, настоящая любовь, так, может, Гриша был бы счастлив именно с тобой, а не с детьми и безумной женой? Ты разговаривала с ним? Нет. Вот в этом-то все и дело. Ты даже не сочла нужным обсудить с ним ваше будущее.

– Нет, ты не понимаешь, я же просто боялась, что растеряю все душевные силы, как только увижу его… О каком отказе от него можно было бы говорить, если бы я почувствовала на себе его взгляд, да у меня бы голова закружилась, я лишилась бы чувств…

– Да понимаю я все. Сама такая. К тому же ты действительно не самым лучшим образом выглядела, а потому чувствовала бы себя неуверенно… А теперь представь себе, что испытывал он, Гриша, когда ты отказывалась от свиданий с ним.

– Вариантов не так много… Он мог подумать, что я его разлюбила. Или что я считаю его виновным в том, что оказалась за решеткой.

– Но он мог и не знать об этом… Вы разговаривали с адвокатом?

– Постой… Как это – не знать?

– Я уже пыталась тебе намекнуть, что Нина, заводя уголовное дело, могла и не посвящать Гришу во все это, скрыла это от него…

– Да зачем?! Глупости! Наоборот, она должна была бы рассказать ему о том, какая я плохая, что я ограбила их дом…

– Ты сама-то понимаешь, что говоришь? Да если бы она рассказала ему об этом, он сразу же взялся бы за твое освобождение, вернее, не допустил бы суда!

– А я так тоже думала… Да чего я уже только не думала!

– Ты, дурочка, рвала все письма, что тебе приносил его адвокат… А вдруг бы ты узнала что-то очень важное? Может, он уже к тому времени был в разводе с Ниной или собирался разводиться?! Что, что говорил тебе адвокат?

– Я запрещала ему говорить о Грише. Мы обсуждали лишь возможность моего досрочного освобождения.

– Да ты сама все разрушила… Хотя… Не расстраивайся. Жизнь не кончилась. Может, все еще сможешь вернуть… Главное – узнать всю правду. Вот отпразднуем старый Новый год, проводим Орловых и вплотную займемся твоим делом. Я найду человека, который поможет нам отыскать всех тех, кто был замешан в этой отвратительнейшей истории с лишением тебя квартиры, судимостью… Уверена, что твоей сестре кто-то помогал. У нее какие-то мощные связи, честное слово! Не уверена, что даже я со своими деньгами смогла бы, к примеру, добиться того, чтобы какого-то там заключенного перевели из одной колонии в другую… Это очень сложно сделать! Здесь нужны совершенно особенные связи, понимаешь?

Выстрелы раздались со стороны леса. В ночной тишине они прозвучали невероятно громко, словно стреляли за окном.

Тамара вскочила, бросилась к горящим светильникам, расставленным по всей комнате, и принялась их выключать. Я же задернула плотно все шторы. Мы спрятались между диванами, на мягком ковре и даже пригнули головы.

– Вот дуры! – прошептала я. – Чего прячемся?

– Близко стреляли… – ответила, едва дыша от страха, Тамара. – Как будто в саду…

– Да что им здесь делать? Думаю, это в лесу… Приехали на разборки…

Но меня всю трясло.

Когда же мы услышали шум со стороны кухни, буханье, глухие удары, меня затошнило. Я просто окаменела от страха.

– Стучат, – Тамара прижалась ко мне. – Кто это может быть? Что им от нас нужно?

– Может, позвонить? – проговорила я онемевшими губами.

– Надо сходить, посмотреть…

– Тома, прекрати это! Хватит уже быть такой доверчивой, такой…

– …дурой, ты хочешь сказать? Да? А теперь представь, что я, к примеру, приехала к тебе сюда, в Переделкино, шла себе спокойно по улице с электрички. Ну, не так поздно, конечно, пораньше… А тут, рядом с домом стреляют! Какие-то мужики… И меня задело. Случайно. Я ползу к дому, стучу, а мне никто не открывает…

– Мы ничего не знаем. И почему ты решила, что стучит жертва? Может, это бандиты?

– Ну, тогда вызывай полицию.

– И что мы им скажем?

– Что стреляли.

– Хорошо. Они приедут и никого не найдут. Ни пуль, ни следов на снегу… Ни живых людей, ни мертвых тел…

Снова раздались удары, как если бы стучали чем-то мягким, вроде кулака в перчатке, по стеклопакетам.

– Ты оставайся здесь и держи телефон наготове, а я пойду посмотрю, – сказала Тамара. – Не дай бог там человек истекает кровью, и мы обнаружим его или ее на крыльце нашего дома… утром… Мы же себе этого никогда не простим… К тому же я уже и не боюсь. Бандиты не стали бы стучать в окна. Зачем им это?

– Тамара, – угрожающе прошипела я. – Может, ты и не боишься, а я боюсь. И дом не наш. Я не собираюсь никого впускать. И зачем стучать, почему не звонили?

– Звонок не работает, кажется.

– Все-таки я выйду и посмотрю.

– Ты больная, что ли? Совсем страх потеряла?

– А я нож возьму, кухонный. На всякий случай. Тот, японский, с ручкой из слоновой кости, острый… Что, удивлена? Забыла, где я провела полтора года?

Она встала и побежала по ковру неслышно, в одних шерстяных носках, к двери и растворилась в темноте, а я, объятая ужасом, парализованная страхом, почувствовала, как проваливаюсь куда-то сквозь пол и землю, сквозь слои цветных миров, ввинчиваюсь по спирали в самую бездну… Разве я могла предположить, что войду второй раз в одну и ту же воду…

Очнулась я в той же гостиной, на диване, жар от пылающих поленьев в камине прогрел даже плед, которым меня кто-то заботливо укрыл. Я помнила о стрельбе, о храбром решении моей подруги выяснить, кто стучал в кухонные окна, и о том, как мне стало дурно и я потеряла сознание. Но ничего страшного, насколько я могла судить по мирной обстановке в гостиной, не произошло, раз меня укрыли пледом и подложили поленьев в камин.

Я поднялась и сделала несколько шагов по направлению к выходу. Голова моя уже не кружилась. Я двинулась дальше. И чем ближе я подходила к кухне, тем отчетливее становились доносящиеся оттуда приглушенные, как если бы люди старались говорить тихо, голоса. Один голос принадлежал Тамаре. Слава богу, подумала я, жива и здорова.