как в области метастиля (ЭЯ), так и стилистически – антитезами и оксюморонами;

2) антитеза и оксюморон – приемы, основанные на контрасте, – доступны широкому кругу читателей, таким образом укреплялась популярность Евтушенко, предопределенная его острой эзоповской тематикой;

3) когда в 1970‑е годы русская поэзия вернулась к своим традиционным образцам – гражданственному и аполлоническому, начался упадок популярности Евтушенко.

ГЛАВА VI. ЭЗОПОВ ЯЗЫК КАК ФАКТОР ФОРМИРОВАНИЯ ЛИТЕРАТУРНОГО ЖАНРА

(ИЗ ИСТОРИИ ДЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ)

1. Эзоповская пародия и детская литература

В 1968 году в Ленинграде разразился литературный скандал, быстро приобретший широкую огласку. В предисловии к двухтомному изданию «Мастера русского стихотворного перевода» профессор Эткинд объяснил подъем русской переводческой школы в советское время тем, что усиление идеологической цензуры вытесняло крупных мастеров из оригинальной литературы в перевод, который оставался единственным для многих источником средств к существованию, своеобразным способом самовыражения, а иногда и непрямым средством выражения протеста (см. III.2.А6). Хотя публикация этого отрывка предисловия была в последнюю минуту пресечена, на исследователя обрушились суровые репрессии266.

Вслед за этим эпизодом уже никто не осмелился указать на сходную, а может быть, и еще более показательную ситуацию в русской детской литературе, в которую, начиная с 1920‑х годов, в силу сходных причин потянулись крупнейшие писатели: Есенин, Зощенко, Мандельштам, Маяковский, Пастернак, Платонов, Пришвин, члены авангардистской группы ОБЭРИУ – Введенский, Заболоцкий, Хармс и близкие к ним Владимиров, Олейников, Шварц. В силу характера своих дарований большинство из этих писателей, сознательно или бессознательно, стремились, и перейдя в детскую литературу, не потерять своего взрослого читателя. Это создавало ориентацию на двусмысленное высказывание, а так как сюжет и стилистика, используемые в детской литературе, в большинстве случаев несколько упрощены по сравнению с литературой для взрослых, то двойная установка – на двусмысленность и упрощение одновременно – привела к преобладанию пародийного, чаще всего эзоповски-пародийного, жанра в новом литературном течении267.

Основателем новой русской литературы для детей заслуженно считается К. И. Чуковский. Критик безукоризненного вкуса и агрессивного темперамента, он еще в предреволюционные годы начал свою личную войну против коммерциализации детской литературы. Не успокоился он и после Октября, когда на смену просто халтурщикам в детскую литературу хлынули халтурщики с пропагандистскими установками.

Свою позицию Чуковский подкреплял собственными психолингвистическими исследованиями в области развития речи и поэтического сознания у детей (см. его многократно переиздававшуюся «От двух до пяти»). Работы Чуковского не оставляли камня на камне от стереотипов, вызывавших к жизни примитивно-дидактические, слащавые произведения для детей. Он же первым открыл связь между наиболее передовыми поэтическими теориями литературного авангарда и проблемами формирования детского сознания. Например, словотворчество в духе Велимира Хлебникова оказалось по существу очень близким словотворчеству детей268. (Ср. замечание о «психологии детской» в творчестве Пастернака в статье Ю. Тынянова «Промежуток»269.)

То, что предложил Чуковский новой русской детской литературе, было – покончить с глуповатым упрощением, с сюсюкающими сладкими нотациями и начать играть по правилам самого читателя, то есть в согласии с законами детского языка и мышления.

Но, как скоро он принял на себя роль playing coach, он обнаружил коренную двусмысленность таких игр, их, так сказать, двуадресность. Оказалось, что не только игровые фольклорные ритмы и свободное словотворчество, но и пародия становится обязательным элементом раскрепощенного писания для детей.

Пародийные приемы широко представлены уже в первой из детских поэм Чуковского, «Крокодил» (1917).

В главах I, V и VI Второй части спародирована народная песня «Камаринская»:

Говорит ему печальная жена:«Я с детишками намучилась одна:То Кокошенька Лелёшеньку разит.То Лелёшенька Кокошеньку тузит.А Тотошенька сегодня нашалил:Выпил целую бутылочку чернил270.

(Надо отметить, что «Камаринская» («Как на улице Варваринской / Спит Касьян, мужик камаринский, / Борода его всклокочена / И дешёвкою подмочена, / Свежей крови струйки алые / Орошают щеки впалые…» и проч.) имела исключительный статус среди народных песен – с одной стороны, она была исключительно популярна в народе, с другой стороны, нередко рассматривалась как символ крайнего унижения и страдания русского народа: ср. использование мотива «Камаринской» в известном оркестровом скерцо М. И. Глинки. Чуковский использовал метрическую схему второй половины песни, с мужскими окончаниями («Ах ты, сукин сын, камаринский мужик, / Ты к такому обращенью не привык…»), ее характерный насыщенный пиррихиями пятистопный хорей, парную рифмовку и спародировал мотивы сюжета: драка, выпивание «целой бутылки», женские причитания и т. п.)

Глава IX Второй части представляет собой прозрачную пародию на одно из самых известных произведений русского романтизма поэму Лермонтова «Мцыри»:

И встал печальный КрокодилИ медленно заговорил:«Узнайте, милые друзья,Потрясена душа моя.Я столько горя видел там,Что даже ты, Гиппопотам,И то завыл бы, как щенок.Когда б его увидеть мог271.

(Ср. в «Мцыри»: «Я мало жил, и жил в плену. / Таких две жизни за одну, / Но только полную тревог, / Я променял бы, если б мог»272. Напомним, что у Чуковского Крокодил повествует о страданиях зверей «в плену», в Зоологическом саду.)

В главе VI Третьей части современный Чуковскому читатель мог безошибочно распознать пародию на гражданственные мотивы у символистов:

Нет, ты разбей эти гадкие клетки,Где на потеху двуногих ребятНаши родные мохнатые детки,Словно в тюрьме, за решеткой сидят!В каждом зверинце железные двериТы распахни для плененных зверей…273

(Ср. популярнейшее в начале века стихотворение Брюсова «Каменщик» («– Каменщик, каменщик в фартуке белом, / Что ты там строишь? кому? / – Эй, не мешай нам, мы заняты делом, / Строим мы, строим тюрьму… / – Каменщик, каменщик, долгие ночи / Кто ж проведет в ней без сна? / – Может быть, сын мой, такой же рабочий…» и проч.)274; «плененные звери» – прямая цитата из Сологуба: «Мы – плененные звери, / Голосим, как умеем. / Глухо заперты двери, / Мы открыть их не смеем»275.)

Узнаются в Третьей части и мотивы дактилических идиллий Некрасова «Дедушка Мазай и зайцы» и «Саша».

Таким образом, это первое произведение новой русской литературы для детей было по своему существу амбивалентно: для детей это была сказка-игра, раскрепощающая сознание и фантазию, для взрослых – сатирическая, эзоповская пародия (см. III.5.2). Пародирование популярных произведений русской литературы и фольклора служило здесь экраном, объектом же сатиры был политический оппортунизм интеллигенции, который всегда облекался в форму пышных риторических реминисценций из русской литературы прошлого и настоящего.

На протяжении своей долгой жизни Чуковский создал не так уж много произведений для детей, но, вероятно, никто из новых русских писателей не имел такой широкой аудитории, как он, потому что его детские книги печатались и переиздавались в десятках миллионов экземпляров и потому, что каждый из этих экземпляров имел по крайней мере двух читателей: юного (то есть фактически слушателя, а не читателя) и взрослого (того, кто фактически читал).