строфы-маркера: в свете, отбрасываемом двусмысленной строфой, все размышление о счастье и страдании приобретает оттенок конкретности, отношения именно к страданиям сограждан поэта (вроде: «Мы, современные русские, страдаем, но зато умеем ценить простое счастье»).

2.2.1. Разумеется, эзоповское содержание такого рода крайне зыбко и неопределенно, но в этом и состоит индивидуальная особенность творчества Евтушенко – у него нет четкого разграничения между стилем и метастилем. Доминантой его творчества следует назвать двусмысленность.

Это, в свою очередь, приводит к тому, что даже в тех стихотворениях сборника, где не встречаются приемы собственно эзоповского кодирования, инерция читательского восприятия заставляет зачастую декодировать любой троп, любую риторическую фигуру в эзоповском смысле, если имеется хотя бы малейшая возможность эзоповского истолкования.

В стихотворении «Бабушки» поэт сентиментально описывает труды и заботы старых женщин. Стихотворение заканчивается строчками:

…у России зубы вновь прорезываютсяв руках у грустных бабушек ее… (с. 172)

Взятое, опять-таки, вне контекста книги, это окончание можно было бы трактовать как синекдоху, передающую сентиментальное содержание: добрые старушки выращивают будущее поколение. Но в стилистически двусмысленном контексте сборника читатель прочитывает здесь и каламбур: «зубы прорезываются»! То есть благодаря старушкам (символ традиции) вырастает новое, «зубастое», то есть критически мыслящее, поколение.

3. Вряд ли мы в состоянии решить вопрос о курице и яйце: повлиял ли ЭЯ на стиль Евтушенко, или стиль Евтушенко предопределил его склонность к ЭЯ, или имело место взаимодействие стилистических наклонностей поэта и идеологических поясков? Вернее всего предположить, что и предпочтение, отдаваемое ЭЯ перед «ювеналовой сатирой», и характерные особенности стиля коренятся в психологии поэта, в особенностях его характера. Здесь мы можем констатировать только одно: та же двойственность, которая лежит в основе метастилистических приемов, лежит и в основе излюбленных приемов стиля Евтушенко в целом. Именно поэтому и можно говорить о доминации ЭЯ в индивидуальном стиле поэта.

Чтобы подтвердить это, рассмотрим в заключение стилистические особенности, характерные для Евтушенко, на примере неэзоповских произведений из той же книги. Возьмем для рассмотрения наиболее популярные, крылатые, из евтушенковских строк:

Добро должно быть с кулаками…265(«Злость», с. 239)Я разный —          я натруженный и праздный.Я целе-     и нецелесообразный.Я весь несовместимый,               неудобный,застенчивый и наглый,               злой и добрый…(«Пролог», с. 61)Белые ночи – сплошное «быть может»…Светится что-то и странно тревожит —может быть, солнце, а может, луна.Может быть, с грустью, а может, с весельем,может, Архангельском, может, Марселембродят новехонькие штурмана.(«Белые ночи в Архангельске», с. 298).

При всем жанровом и тематическом несходстве очевидно сходство структуры этих стихов: все они построены на антитезе.

Антитеза – излюбленный риторический прием Евтушенко. Очень часто антитезой крепится у него весь сюжет стихотворения, как, например, в «Свадьбах»: герою хочется плакать, но он должен плясать (вариация в «Балладе о колбасе»: герой должен петь, когда хочется плакать).

Антитеза очень часто лежит в основе приводимых автором деталей: «орден „Мать-героиня“ / у цыганки в тряпье» (с. 47). Или такая антитетическая чересполосица в изображении русского ландшафта: «Дворцы культуры. Чайные. Бараки. / Райкомы. Церкви. И посты ГАИ» (с. 261).

Из тропов же у Евтушенко чаще всего наблюдается оксюморон: «любили… горько и печально» (с. 95), «лишнее чудо», «летели неподвижно», «сердобольность зла» (с. 102), «неподвижность – лучший способ бегства», «басовыми голосами… детский лопоток» (с. 110), «я (говорю) уже молча» (с. 114), «злу не прощая за его добро» (с. 121), «каменной веселостью» (с. 121), «молча вам подпеваю» (с. 127), «смертельная сладость» (с. 144), «(враги) радушно кивают» (с. 146), «светлые муки» (с. 225), «вслух молчат», «задумчиво по морде бьют» (с. 233), «сладко-злодейские» (с. 330), «черные радуги» (с. 354), «блаженно-мудрая глупость» (с. 360), «унизить себе до побед, возвыситься до поражения» (с. 419). Примеры можно множить.

Отметим еще один излюбленный Евтушенко грамматико-стилистический прием. Речь идет о таких конструкциях, как «и бегу я сам за собою» (с. 57), «сам собою был смутен» (с. 59), «я разный» (с. 61), «я старше себя на…» (с. 90), «сам себя… на цепь… посажу» (с. 101), «хлеб их («их» как личное, а не притяжательное местоимение) ел» (с. 188), «миллионы… меня за мною… наблюдали» (с. 277) и т. п. С точки зрения семантики, здесь нарушается прагматическое правило о том, что в большинстве случаев не может быть референциального тождества между участниками ситуации (например, подлежащим и дополнением). Дополнение в этих конструкциях метафорично: «второй Я» – метафора, «как не-Я».

Другое часто применяемое в стиле Евтушенко нарушение прагматического правила близко по своему механизму к первому. Оно реализуется в антитезах типа: «ты милая, но ты же и постылая» (с. 72), «он тот, кто надо, ибо он не тот» (с. 74), «лелею, хотя лелеять не умею» (с. 88), «в своей несправедливости вы тоже справедливы» (с. 144), «воров… обворуют» (с. 147), «в их превосходстве… не было превосходства» (с. 151), «безобманность – обман» (с. 155), «оплачивая неоплатность» (с. 173), «лоб без присутствия лба» (с. 236), «охота – это вовсе не охота» (с. 283), «не убили Лорку, когда его убили» (с. 364). Логические предикаты этих высказываний лишены позитивного содержания, все содержание предиката сводится к некоему не.

Объединяющее все эти излюбленные Евтушенко стилистические ходы качество можно назвать оксюморонностью, ибо всюду здесь выдержан принцип объединения в одном образе антитетически противопоставленных качеств (по типу державинского «Я царь, – я раб, – я червь, – я бог!»).

Характерно также, что, в отличие от державинской модели, сама по себе антитетическая контрастность не столь уж важна для Евтушенко. Например, в вышеприведенных антитезах мы иногда, чтобы выявить основную конструкцию, опускали слова, как раз смягчающие антитетичность. Евтушенко очень свойственна модализация его антитез. Таковы повторяющиеся «может быть», «может» в стихотворении «Белые ночи в Архангельске» или «вроде» – «я вроде пил и вроде не пил» (с. 49) и т. п. Эта неопределенность часто подчеркивается деталями сюжета: белые ночи, «туманны Патриаршие пруды» (с. 78), «все выглядело странно и туманно» (с. 82), «то ли бог, то ли грешник» (с. 229), «среднее из воска и металла» (с. 257), «уже расхмелев, но и не протрезвясь» (с. 334), «немножко мятежник, немножко учитель» (с. 335) и т. п.

Возможность и неуверенность, допустимость и необязательность – вот на какие размытые оппозиции ориентирован стиль Евтушенко. В силу определенных исторических обстоятельств, на которые указывалось в начале настоящей главы, этот стиль нашел довольно широкое распространение. Нередки даже сюжетные совпадения поэтов-современников с Евтушенко (ср., например, «Варфоломеевскую ночь» Ахмадулиной и «Каинову печать» Евтушенко). В творчестве Евтушенко оксюморонность подчинила себе всю его поэтику, вплоть до пресловутых «евтушенковских» ассонансных рифм, которые с точки зрения традиционной русской рифмики «может быть рифмы, а может быть, нет».

4. Выводы

1) Поскольку основой художественного стиля мы признаем нарушение предсказуемости (см. примеч. 1 на с. 77), то о стихах Евтушенко можно сказать, что они обильно маркированы