наработки, в том числе автоматизация планирования на базе новейших ЭВМ. Это же невероятный и совершенно уникальный прорыв. Пусть государственные, неприватизированные предприятия соединяют рыночный и плановый подход. Опять же разрядка, снижение международной напряжённости и…

— Погоди-погоди, ты как-то скачешь с одного на другое.

— Да, — усмехаюсь я. — Простите. Я не экономист и не политик. Я не руководил странами и народами. Я лишь очевидец того, к чему приводят авантюры, нарушающие исторические процессы. Но вот здесь всё структурировано и изложено более-менее системно, в меру моих возможностей и с учётом некоторых мыслей одного экономиста-теоретика.

Я подаю Андропову пачку исписанных листов.

— Это моя аналитическая записка. Извините, что от руки. Напечатать не успел, да и из соображений секретности не отнёс в машбюро. Добавлю только, если вы переломите ситуацию с товарным дефицитом, народ пойдёт за вами в любую экономическую и идеологическую доктрину. И партия тоже. Она привыкла идти за вождём. А противники резких движений типа Суслова и Черненко окажутся в абсолютном меньшинстве.

Он принимает бумаги.

— Хорошо, — кивает Андропов. — Я создаю экспертный комитет из экономистов, марксистов, китаистов и американистов. Будем рассматривать возможности реформ. Твои свидетельства очевидца пропишем в техническом задании. Так что посмотрим, что наши теоретики выдадут. А Явлинский твой… мне кажется, он уже успел отличиться с идеями реформ. С ним, если я не ошибаюсь, работают наши специалисты, пытаясь выбить дурь западную. Не знаю, согласится ли он после этого выдать новые смелые идеи, но посмотрим, посмотрим…

— Честно говоря, он порядочный муд… — я обрываю себя на полуслове. — Простите… Я хотел сказать, что мне он никогда не нравился.

Андропов хмыкает.

— Если не согласится, то и леший с ним. Думаю, хватит и Шаталина, он дядька башковитый, а этот на себя одеяло тянуть будет. И… вот, хотел ещё добавить. Борьба с преступностью крайне важна и необходима. Люди в переходный период не должны чувствовать себя брошенными государством, понимаете? Надо нанести удар по блатной романтике и по самим блатным как можно сильнее и как можно скорее.

Мы некоторое время молчим.

— И вот ещё, что я хотел бы сказать. Этого в записке нет, и слова это не мои, а профессора, пожелавшего сохранить инкогнито. По Марксу социализм — это функция от производительности труда. И только. У нас она в разы ниже западной. А энергозатратность производства в разы выше. Этому, кстати, и вал способствует, как уж мы с ним не боремся. У нас производственникам выгодно увеличивать затраты. Это ж вообще никуда не годится. И повышением трудовой дисциплины делу тут не поможешь.

На трудовой дисциплине он слегка крякает.

— А вот когда, через наш новейший НЭП, производительность взлетит, — гну своё я, — тогда и социализм начнёт крепнуть и шириться. Швецию, например, многие в будущем называют социалистическим государством, хотя средства производства у них остались в частной собственности, но социальные гарантии для населения очень высокие. Думаю, если бы в Егора Брагина вселился Маркс или лучше уж Ленин, он бы первым от вас потребовал этих самых реформ.

Снова повисает пауза.

— Так что с Калиниченко? — спрашиваю я, через минуту. — Хотите, чтобы я шёл на допрос?

— Нет, — хмуро говорит председатель. — Попрошу оставить тебя в покое. Но это временное решение. Так что ты давай, подчисть за собой хвосты. Я же не царь-батюшка, чтобы следствие по щелчку пальцев прикрыть. Улавливаешь?

На самом деле, ему может даже и выгодно, чтобы меня законопатили на приличный срок. Всегда буду под рукой и никуда не денусь…

— Улавливаю, — киваю я. — Плохо живёте. Вот в моём будущем такое стало возможным. Именно по щелчку. Надеюсь, благодаря вашим реформам, этого не произойдёт, но, тем не менее, хочу попросить освободить из-под стражи Берту Бородкину. Из Геленджика.

— Посмотрим, — качает головой Андропов. — Я запросил её дело и всю информацию. Так что увидим, что можно и нужно будет сделать. Обещать не буду. Если задержание имеет под собой почву, ничего сделать не смогу. Закон есть закон.

В Дьяково красота. Воздух свежий, зелень, покой и тишина. А что, может, бросить всё, поселиться в таком вот доме и жить-поживать, добра наживать? Строгать детишек и наслаждаться дольче витой… Наверное, было бы неплохо…

Я спускаюсь в подвал, в бетонный бункер со всеми удобствами. В руках у меня бутылка с налитым в неё домашним вином, лаваш, головка домашнего сулугуни и металлический судок с цыплёнком табака.

— Ну, что, одноногий Сильвер Джон? — усмехаюсь я. — Где спрятан клад капитана Флинта?

Ставлю на прикрученный к полу стол гостинцы и сажусь на одну из двух металлических кроватей без белья. Условия, конечно, спартанские, но что тут поделать…

Ламази Джон, нахохленный, как воробей, с всклокоченными волосами и диким горящим взглядом, сидит на кровати напротив. Ну, на шконке.

— Чего молчишь? Будешь молчать, отправишься к червям на съедение. У нас разговор короткий. На таких, обожравшихся человечиной червей, кстати, сом отлично идёт.

Взгляд меняется. Немного, но я замечаю. Страшно, конечно, дважды быть съеденным — сначала червями, а потом уже и сомами.

— Ты что делаешь, а? — тихо хрипит мой пленник.

— Ты читал «Кавказского пленника»? — спрашиваю я.

— Я всё читал, понял, да? Что ты творишь, скажи.

— Да вот, — пожимаю я плечами. — Хочу спросить у тебя кое-что. Только, чур, ты правду отвечай, иначе я тебя отсюда не выпущу. Ну, живым то есть. Сечёшь?

— Что? Что спросить? Ты меня зачем в тюрьму бросил, а?

— Ну, а что с тобой делать? Застрелить что ли? Это мы всегда успеем…

— За что застрелить? — вскакивает Джон. — За что застрелить⁈ За то, что я к тебе с открытым сердцем пришёл? Зураб тебя убить хочет, ты ему руку жмёшь, братом называешь. А я тебя защитить хочу, я и есть тебе брат родной, а ты меня в тюрьму бросил? Зачем тебе Зураб? Он в Грузии никто вообще! А я тебе обеспечу братские отношения. Всю Грузию тебе предлагаю, чтобы каждый тебе братом был. Что с тобой? Ты друга от врага отличить не можешь?

— Да, знаешь, подозрительно как-то, — улыбаюсь я. — Больно гладко у тебя всё получается. Не верю я тебе. Сдай кого-нибудь из своих…

— Каких своих? Я тебе и так всё о них рассказываю и рассказал уже. Каких своих? Я