— Тортик? — спрашивают Наташки почти хором.

Смешно.

— Точно. Сегодня встречался с Горбачёвым. Тебе привет.

— Кому конкретно? — усмехается Наташка маленькая.

— Э-э-э… вам обеим.

— А у нас сегодня макароны по-флотски, — всплёскивает руками Наташка большая.

— Да? Ну что же… почему бы и нет, здорово.

— Это я захотела, — поясняет Наташка маленькая, — Когда ещё удастся такое поесть… Детство вспомнить.

— Родители не одобряют макарошки с фаршем? — улыбаюсь я.

— Да не в этом дело, — сдувает она локоны, опустившиеся на глаза, и тут же меняет тему. — Мухи больше не прилетали?

— Такие здоровые не попадались, — отвечает Наташка большая.

Мы усаживаемся ужинать тут же, прямо на кухне.

— Не пойдём в гостиную, — просит Наташка маленькая. — Посидим здесь, по-домашнему…

Ну, лады. Посидим.

— Куда родители пошли? — спрашиваю я.

— В «Сатиру». На «Проснись и пой» с Менглетом.

— Я в детстве тоже ходил с родителями, — говорю я. — У нас родственник осветителем работал… И сейчас, наверное, работает ещё. Тогда там Пельтцер играла.

Проснись и пой, проснись и пой, попробуй в жизни хоть раз не выпускать улыбку из открытых глаз…

— Вкусные макароны, — кивает невесело Наташка маленькая.

— Ты чего киснешь? — спрашивает у неё Наташка большая.

— Да нет… ничего такого…

Разговор не клеится.

— Слушай, Егор, — говорит Мурашка, когда мы переходим к чаю. — Всё-таки, ты кем себя чувствуешь, Добровым или Брагиным?

— Знаешь… — задумываюсь я. — Ты ж уже спрашивала вроде… Брагиным. А ты?

— И так, и так… — качает она головой. — Не знаю. Наверное, больше Мурашкиной. Когда это всё со мной случилось… ну, вот это всё… В общем, я сначала расстроилась. Думаю, блин, что за глупости, я, взрослая девушка и вдруг лялька неразумная…

— Конечно, взрослая девушка, — улыбаюсь я, — в девяносто четыре года.

Мурашка поджимает губы, бросает на меня взгляд и кивает:

— Ну, да… Я сначала расстроилась, а потом, когда осмотрелась, поняла, что могу ведь…

Она вздыхает.

— Чего, Наташ? — гладит её по головке моя Наташка.

— Что могу заново всю жизнь прожить. Честно говоря, от этого мне стало грустно. Зачем мне эта новая жизнь, если мне ещё и старая не надоела? Доброву надоела старая жизнь?

— Ну, в каком-то смысле да, — киваю я.

— А Наталье Брагиной не надоела, — вздыхает она.

— Ну… возраст-то, всё-таки, почётный, как ни крути, дело к закату, — развожу я руками. Или там у вас уже победили проблему старения?

— Не знаю, — отвечает она. — Мне это неизвестно. Короче, подумала я что могу заново жизнь прожить и вас дурачков молодых увидеть. И обнять даже. Меня когда Егор в квартиру пустил, у меня сердце чуть не выпрыгнуло… Я потом всю ночь не спала, всё думала, ну почему всё так несправедливо в этой жизни? Раз, и всё, и ничего уже не вернуть.

— Ну как не вернуть? — мягко говорю я. — Вот видишь же, новый шанс, новая жизнь. Разве это не чудо?

— Наверное, чудо, — соглашается Мурашка. — Чудо, да… Только… Я вот думаю, что это не просто какое-то бесцельное и случайное чудо. Мне кажется, что у этого чуда есть смысл, и нам оно даётся для чего-то определённого, понимаете?

— И для чего же? — хмурится Наташка большая.

— Для того, чтобы каждый мог совершить свой… подвиг… Вот скажи, Егор, когда ты доживёшь до момента, когда Доброву стукнет пятьдесят… или сколько там ему было, когда его маршрутка сбила? Неважно. Вот ты доживёшь до этого момента и что дальше? Ты уже думал? Ты пойдёшь и спасёшь его или нет? Если спасёшь, то он не умрёт там и ты не перенесёшься сюда и не станешь Брагиным. А если не спасёшь… А если не спасёшь, спокойно допустишь его смерть, получается? Это вопрос из области этики…

— Не думал, честно говоря, — качаю я головой. — И… совсем не факт, что это именно так работает. То есть, я, например, не исключаю, что если там его спасу, то и здесь вполне могу остаться. То есть, если мы не замкнуты в одну циклическую линию, то, возможно все вариации миров могут существовать одномоментно, как бы в параллельных временных слоях…

— Сомневаюсь… — строит скептическую рожицу Наташка маленькая.

Я и сам сомневаюсь, учитывая регулярно всплывающие воспоминания, зависящие от изменений, происходящих в этом мире…

— А почему ты об этом говоришь? — спрашивает Наташка большая, и я замечаю, что она страшно волнуется. — Ты можешь объяснить?

— Просто… — Мурашка набирает полную грудь воздуха и медленно выдыхает. — Просто… мне не девяносто четыре года…

— А сколько⁈ — в один голос спрашиваем мы с моей Наташкой.

— Восемнадцать, Наташ, — грустно отвечает она. — Столько же, сколько и тебе…

Сердце срывается в глубокую пропасть, а на кухне исчезает весь воздух. Абсолютно весь…

— И когда? — очень тихо, пытаясь не задохнуться, спрашиваю я. — Когда это произойдёт? Скоро?

«Неподвижный, как камень, — стучит в моей голове. — Неподвижный, как камень»…

16. Вразнос

— Что произойдёт? — так же тихо спрашивает моя Наташка.

Нет, она не тупит, она уже всё поняла, просто боится признаться в этом.

— Меня, судя по всему, убьют в перестрелке… Ну, то есть не меня… а тебя…

— И ты решила меня предупредить, учитывая, что…

Учитывая, что можешь исчезнуть, поскольку переноситься будет некому. Наташка это не произносит, но тут и так всем всё понятно.

— Ну да, — грустно улыбается Мурашка. — Ты бы сделала то же самое… Ты ведь и есть я, слишком мало времени прошло и всё, что думаешь и чувствуешь ты… в общем, у меня всё то же самое. Почти…

— И ты… ты никакая не бабка, а так же влюблена в Егора как и я? Только без возможности и без надежды оказаться с ним вместе? Бедная моя…

Наташка притягивает к себе Мурашку и нежно обнимает.

— Ну, у меня, всё-таки, гормональный фон другой, — улыбается та. — Детский. Так что… не так всё и ужасно. Куколки да домики на уме. И в этом даже есть определённый кайф…

— Когда?