В ближайшем продовольственном магазине я попросила коробки, и продавщица вынесла пять штук, содрав с меня двести рублей, при этом делала сочувствующее лицо, разглядываю мою клюку.

Между сознательно-истеричными звонками всем и вся я складывала в ящики статуэтки и кухонную посуду. Отдельно упаковала мелкую мебель, в ящики которой засунула футляры с драгоценностями.

В обед объявился Андрей. Он по-родственному расположился на кухне, разогрел себе вчерашний ужин. Его присутствие делало жизнь тошной. Я назло включила погромче музыкальный канал и заглянула на кухню с максимально приветливым лицом.

– Поедешь на работу после обеда или останешься? – спросила я «домашним» голосом.

– Обязательно поеду, работы невпроворот, – деловито сообщил Андрей, взял со стола пузырек валерьянки, посмотрел на свет количество содержимого. – Григория нужно навестить, снять окончательные показания. Игорь в себя пришел, его тоже нужно опросить. – Андрей с аппетитом ел. – И у меня душа болит за тебя, мама вчера такого по телефону наговорила. Кстати, Насть, сделай тише музыку, разговаривать невозможно.

– Андрей, я в своем доме. – Я так вошла в роль психопатки, что в моем голосе послышались настоящие слезы. – Мне без музыки страшно, слышится шепот и шорох чужих одежд. И вообще, я отсюда завтра уеду жить на дачу.

– От меня хочешь сбежать? – прищурился Андрей.

– И от тебя, и от всего, – послушно согласилась я. – Заведу на даче грядки, буду выращивать овощи и продавать на колхозном рынке.

– Ну-ну, флаг тебе в руки, – произнес Андрей, и я заметила, что родственничка аж передернуло. – Ладно, спасибо за обед. И перестань нагнетать истерию, ты иногда переигрываешь.

Умный, мерзавец.

В шесть часов подъехали папа с мамой и забрали частью упакованные вещи. Я предупредила, куда засунула драгоценности. Мама одобрила мою перестраховочную деятельность. Папа советовал поместить «побрякушки» в сейф банка, но особо не настаивал.

Квартира без картин, подсвечников, книг и зеркал смотрелась сиротливой.

На следующий день я проснулась от настойчивого телефонного звонка. На двадцатом звонке нащупала телефонную трубку, на которой грела попку Стерва.

– Алло! – устало выдохнула я.

– Настя, ты на работу собираешься? У нас уборщицы забастовку грозятся объявить, они порошок на свои деньги покупают, ты же ключи от подсобки увезла.

Первым делом мне хотелось спросить, кто это говорит. Но через пять секунд сообразила – Лена из бухгалтерии, профессиональная сплетница.

Надо все-таки иногда вспоминать, что я числюсь на бетонном комбинате завхозом дирекции.

Какой ужас! Ни за что! Ни за что больше не вернусь на работу, при которой постоянно хочется сидеть на больничном.

– Лен, а кто моих подчиненных усмиряет?

– А жена слесарева, – охотно сообщила Лена. – Он ее уборщицей устроил, так она тут такой шорох навела! Уборщицы даже стены моют, а сантехник начинает пить только после обеда. Но ты не волнуйся: придешь, мы тебя обратно возьмем. Она не имеет права, ты инвалид.

Я сморщилась от обидного для себя определения, но на Лену обижаться грех. Женщина она недалекая, но добрая.

– Лен, огромная просьба, увидишь слесареву супругу, скажи, чтобы завтра в одиннадцать обязательно была.

– Увольняешься? – с удивлением и легкой завистью поинтересовалась Лена.

– Увольняюсь, – подтвердила я и решительно свернула разговор: – Лен, ты извини, я занята. До завтра, хорошо?

Выгуляв Стерву, я вернулась в квартиру и встала у двери на лоджию.

Сегодня я наконец приближалась к цели своей уборки. Сегодня, по логике вещей, настала очередь лоджии и подпола.

Чертыхаясь и держа костыль наперевес, я спустилась в подпол и стала выставлять на пол лоджии банки с овощами и мясом – не здесь же их оставлять.

Вход в типографию должен быть за средним стеллажом левой стены. Надо было снять банки и вынуть четвертую доску сверху. В пазах, куда вставлялась доска, нужно было нажать на сучок – небольшой кругляш в деревянной вагонке.

Я послушно все проделала. Стеллаж плавно и абсолютно бесшумно въехал в стену. На месте стеллажа оказалась металлическая кабина, похожая на лифт.

Лифт без дверей поехал не вниз, а вглубь. Стены узкого тоннеля были отделаны серым толстым пластиком. Через минуту лифт остановился. Я оказалась в темном просторном помещении. Свет шел только из подвала, оставшегося впереди в нескольких метрах. Мне стало жутко.

Нащупав выключатель, я щелкнула им, и большая комната залилась светом. Лифт вернулся на несколько метров в тоннель, и на его место встала бронированная дверь.

За все время ни один механизм не скрипнул и не дрогнул – надо же, абсолютная бесшумность. Помещение, в котором я оказалась, совершенно не было похоже на типографию, скорее на лабораторию.

Вместо огромных станков стояли три белых агрегата, похожие на ксероксы. К стене были придвинуты несколько белых столов с химическим оборудованием. Вокруг белела поразительная чистота. Я подняла голову и заметила кондиционеры с пылеуловителями на каждой стене.

На столе бездействовала ультрафиолетовая лампа и лежала папка с обозначениями контрольных знаков у ведущих валют.

В другой папке лежали листы с квадратиками оттенков цветов, по двадцать квадратов на каждом. Ничего себе, двести оттенков цвета. Если бы не различные номера под квадратами, разницу в оттенках на глаз не уловить.

Деньги, говорят, не пахнут. Еще как пахнут! Обожаю запах новых денег. В этой типографии именно так и благоухало.

Пласты денежной бумаги лежали в широких коробках. Я прикинула: если эту бумагу использовать под купюры в сто евро, тянуло все это не меньше чем миллионов на десять. На перспективу, значит, запаслись.

В отдельной коробке небрежно валялись пачки отпечатанных долларовых полтинников и россыпь. Я поднесла одну купюру к глазам. На мой взгляд, все нормально, господин Грант выглядел очень убедительно. Но Леша предупредил, что коробка с красной полосой – брак. Для продажи это художественное творчество может подойти, а для личного пользования – ни в коем разе.

Нужная мне коробка стояла рядом, заполнена купюрами по сто и двадцать евро в банковских пачках. Чего уж тут мелочиться? Полмиллиона надо взять? Возьмем. Всю коробку возьмем.

Недавно я совершенно случайно узнала: одна купюра евро весит один грамм. В коробке, как показывают электронные весы, четырнадцать килограммов восемьсот граммов. Это что же? Полтора миллиона без мелочи? Классно. Еще не знаю, куда их потрачу, но думать об этом приятно.

Переместившись из типографии в подпол, я поставила коробку с деньгами между двумя пластиковыми бочками. Вино и деньги. Душераздирающее зрелище.

Пятнадцать килограммов – не так уж и много. Затаскивать коробку было тяжело. Да и от самого сознания, что вот так, у себя из-под ног, я достала деньги, и от того, что денежная кормушка – типография оказалась до опасности рядом, я очень, очень устала.