– Настя, через неделю у меня самолет. Рейс на Сингапур. Хочешь – полетим вместе?

Освободившись от объятий, я отсела от Алексея и смотрела прямо перед собой, в окно:

– Уехать не получится. У меня документы на оформление загранпаспорта.

Алексей огляделся, высматривая слежку, закурил:

– Кстати, Насть, в клинике говорили об экскурсии в Париж. Это когда будет?

Я пожала плечами, стараясь не смотреть на любимого мужчину:

– Дней через десять, точно пока не известно. Но не уверена, что поеду. Не очень хочется обезьянку изображать.

– Поедешь. Каждый четверг со следующей недели я буду приезжать в Париж, к Эйфелевой башне. Вот.

Алексей дал мне стопку открыток с видами Парижа. На нескольких из них была ажурная башня. Алексей показал на кафешку под открытым небом:

– Запомни. Вот здесь с двух до трех дня. Каждый четверг.

Взгляд Леши, ироничный и ласковый, обволакивал, и не хотелось ни думать, ни скоропалительно что-то решать. Сидеть рядом с Алексеем, ехать, куда он скажет, и быть счастливой…

Стерва увидела на бульваре красивого пса и залаяла.

– Ты даже о собаке врал. Взял Зорьку у Ларисы.

– Собака моя, Настя. – Алексей прижал меня к себе и гладил по спине, но я вырвалась из его рук. – Бабушка с двумя собаками не справляется, вот и отдала временно Ларисе. Я не собираюсь оправдываться. Или ты мне веришь сразу, или бесполезно объяснять. – Леша попытался еще раз обнять меня, но я вырвалась. – Ты мне нравишься. Нравишься больше всех остальных людей на этой планете.

Моя голова оказалась в тисках Лешиных рук. Поцеловав, он сильно обнял меня, и я не нашла в себе сил выяснять отношения:

– Леш, а ты правда умеешь корову доить?

На секунду замерев, Леша осознавал, о чем я спрашиваю, и заулыбался:

– Умею. И пасти умею. Иди ко мне.

Осталось смутное воспоминание о поцелуях и том, как я неуклюже выбиралась из машины, как шла по скользкому асфальту бульвара, опираясь на трость.

Дверь открылась быстро. Стерва привычно побежала в ванную, ожидая мытья лап. Кажется, я включила телевизор. Или выключила. Помню коричневый ворс покрывала на кровати… С ума сойти! Я люблю фальшивомонетчика и авантюриста. Мне без него тяжело дышать. Как уменьшить боль? Куда деть свое отчаяние? Внутри все жжет, и невозможно плакать. Лежать стало невозможно, и я поплелась на кухню.

В холодильнике стояла уполовиненная бутылка анисовой водки. Эдуард Арсенович не советовал пить что-нибудь выше двенадцати градусов. Я и не пила. Но теперь самое время.

Из оставшейся от переезда посуды я выбрала бокал побольше, вылила туда сорокоградусную и вдохнула воздух.

Летом видела двух мужиков, вошедших в загул. Похмелялись они утром часов в девять, купив у нашей соседки по даче неочищенный самогон. Самогон мутный, с сивушным запахом, сшибающим птиц на лету. Мужик похлипче глотнул первым, и самогон встал у него посередине горла, стремясь нарушить законы тяготения. Второй заорал: «Держи нутро, сволочь! Денег больше нет!»

Нюхнув водки, я тоже приказала себе «держать нутро», и в семь глотков влила в себя водку. Очень противно. Жест из генетической памяти пришел сам собой. Согнув правую руку, я вдохнула запах шерстяного свитера, так сказать, закусила мануфактуркой. Водка шибанула в голову минуты через две. Но шибанула так, что пришлось сесть на стул. Кухня поплыла в легком тумане… Мне стало легче? Не очень.

Зазвонил телефон.

– Да, – не ожидая ничего хорошего, в трубку сказала я.

– Привет, Настя, это Вадим. Ты как там? Не обижают тебя?

– Обижают. – Я, как хорошая актриса, от души всхлипнула. – Леша меня бросил.

– Какой кошмар! – Сочувствия в голосе Вадима было столько, сколько жидкости в таракане. – Если тебе одиноко, могу приехать, развлечь.

– Сегодня не то настроение. А завтра, может быть. И не забудь отдать мне мои деньги. – Молчание на другом конце трубки мне не понравилось. – Семь тысяч триста евро. Помнишь?

– Помню, – с тоской ответил Вадик. – Я тебе перезвоню.

И он быстренько отключился. Ровно через минуту опять зазвонил телефон.

– Да.

– Привет, капитанша Флинт. Пиастры приготовила? – Неприятный голос старался быть вежливым.

– С кем имею честь?

– Ой, как строго. Сигизмунд Иванович беспокоит. Деньги посчитала?

– Сизый, напомни мне, пожалуйста… – Став от выпитого храброй, я начала качать права: – За что я должна тебе денег?

– За то, что выпендриваешься много, – не раздумывая, ответил Сигизмунд.

Вот урод-то. Наорать на него? Получить краткое удовольствие? А потом он подстережет в сумерках и пырнет со всей дури ножом.

– Сизый, слышишь меня? Позвони мне завтра, надо встретиться, поговорить.

Не знаю, как другие люди себя чувствуют, когда от них постоянно требуют денег, которые они не должны или не отдают тех, что должны, не знаю. Меня создавшаяся ситуация страшно раздражала. Сегодня лучше всего отсидеться дома с пьяной мордахой и не высовываться. А завтра от души погульбанить.

Я подвинула рычажок на телефоне, выключая его. Так спокойнее.

По телевизору американские жители пустынного штата боролись с громадными динозаврами, по трем программам шли полицейские сериалы, по двум похожие друг на друга музыкальные клипы. Смотреть нечего, а вечер только начинается. Может, еще водки выпить? Я прислушалась к организму. Водки организм не желал, но вина, пожалуй, можно испить. У меня же в подполе литров сорок вина! Вот куда мы сейчас направим свои нетрезвые стопы.

Спуск прошел благополучно. Усевшись между двумя бочками вина, я черпала по очереди ковшиком красное и белое вино.

Как все же некоторые люди хотят больших денег – то есть хотят этой прекрасной возможности, не работая, получать все блага и власть! Они даже готовы заплатить за это чужими жизнями. А вот один умный миллионер сказал, что, если человек думает, что в деньгах счастье, значит, у него денег нет.

Здоровенные мужчины решили заработать денег на несчастье двадцатисемилетней инвалидки. И я, не привыкшая сопротивляться жизненным трудностям, пустила все на самотек. Хватит! Хотят эти люди дармовых денег? Они их получат!

Я зачерпнула ковшиком пол-литра «на посошок» и выбралась в гостиную.

В голове роились мысли и выстраивались планы. Мысли копошились все сплошь умные, планы, соответственно, грандиозные.

Утром долго боялась открыть глаза, вдруг голова взорвется? Назойливый звук мешал прийти в себя. А! Это Стерва просится на улицу. Эгоистка. Человек умирает, а ей в сортир приспичило. Кстати, умирающей тоже не помешает…

В зеркале ванной висела такая морда… Не моя. Я такой буду лет через двадцать. Ничего себе как вино на опухлость влияет. Из одежды на мне была надета мятая футболка и спортивные штаны, с дырой на колене. И когда успела так принарядиться?