Сергей Эдуардович, я искренне рад, что контрразведка теперь под вами будет, с вами проще и надёжнее как-то.

Белокурая певица с интересом наблюдала за офицерами. Когда Павловский по привычке бросил взгляд в сторону оркестра и наткнулся на её глаза, она впервые поздоровалась с ним лёгким наклоном головы.

12

Подпоручик Гуторов оказался прав: полномочия военного пристава Пскова по причине отсутствия нормальных органов правопорядка были избыточными. Павловскому кроме военно-комендантских задач — руководство мобилизационным отделом, учёт прибывающих нижних чинов и офицеров, их расквартирование и организация питания до постановки на довольствие в частях, надзор за соблюдением военнослужащими уставных норм в городе — пришлось заниматься налаживанием охраны общественного порядка, пожарного дела, пресечением незаконной торговли оружием, золотом, спиртными напитками, преследованием злостных неплательщиков налогов и сборов… Справедливости ради отметим, кадрами ему помогли, подчинили комендатуре им же, Павловским, сформированный офицерский эскадрон в сто тридцать сабель, несколько бывших жандармских офицеров и полицейских чинов, обнаруженных в городе, губернское бюро судебно-медицинской экспертизы, немногочисленный персонал городской тюрьмы.

Первую неделю в новой должности Павловский знакомился с возложенным на него хозяйством, мотался по городу, встречался с руководством городской Управы, принимал участие в совещаниях в штабе корпуса, читал сотни документов, отвечал на письма… Вскоре, потеряв ориентиры между днём и ночью, понял — без хорошего помощника не обойтись. Настояв на назначении поручика Костылёва своим помощником, он вздохнул. Костылёв взял на себя вопросы охраны общественного порядка и сотрудничества с городской Управой. За собой Павловский оставил руководство военной комендатурой и отделом контрразведки.

Советское военное и чекистское руководство уделяло особое значение Пскову, считало его ключом от ворот на Запад, в Прибалтику и Польшу. Неподалёку от города накапливались части молодой Красной армии, матросов Балтийского флота, батальоны красных латышей, эстонцев, венгров. Особенно много латышей и венгров было в частях особого назначения (ЧОН) ВЧК, попадались даже китайцы и маньчжуры. В городе действовало большевистское подполье, резидентура ВЧК и военной разведки. Красные не только собирали разведсведения, они всё чаще осуществляли диверсии, уничтожая армейские склады и полотно железной дороги; дерзкие акты террора против офицеров и служащих городских учреждений порождали страх и настроения уныния в белогвардейской среде. Павловский всё больше времени уделял работе контрразведки и сам лично принимал участие в следственных и карательных мероприятиях. Псков — город небольшой, молва бежала впереди осеннего ветра, Павловского стали бояться, его окружение наводило ужас на население.

Холодным дождливым октябрьским вечером, когда мощный порывистый ветер рвал с домов крыши, во двор комендатуры завели со связанными руками большевиков, арестованных по наводке предателя и вычисленных контрразведкой. Всего было взято одиннадцать человек, четверо из которых оказались разведчиками, остальные — подпольщиками. Павловский с Гуторовым всю ночь допрашивали арестованных. Разведчики наотрез отказались давать какие-либо показания и, измордованные подпоручиком Гуторовым и другими следователями, вскоре под конвоем были отправлены в тюрьму. Подпольщики, главным образом путейские рабочие, оказались разговорчивыми. Некоторые морочили головы следователям какой-то болтовнёй о несправедливости их ареста, клялись в преданности Белому движению, но, избитые до полусмерти, так никого и не выдали. Пожилой мужчина в форменной железнодорожной куртке с густыми седыми усами и упрямым, сверлящим взглядом, сказал Павловскому:

— Зря вы, ваше благородие, устроили всю эту канитель. Немцы уходят, силёнок у вас — кот наплакал, с чем на Советскую власть пойдёте? Вас же разметут вскоре, словно дворник слежалую листву. Жаль мне вас молодых. Не понимаете вы, на кого замахнулись, на народ русский замахнулись. Вы ведь что защищаете? Старую власть защищаете, возвращения её желаете, с жирующими капиталистами и помещиками, с разворовавшими Россию царским двором и их многочисленной княжеской роднёй, с нищим и бесправным народом, днём и ночью гнущим свои спины на зажравшихся бездельников… Идти против народа, ваше благородие, что запруду из веток в половодье на большой реке ставить — всех и всё унесёт очищающая вода. Себя пожалейте, матерей и жён своих. Кто из вас в живых останется — намыкается на чужбине, с голоду подыхать будете.

Павловский с Гуторовым закурили, угостили подпольщика. Ротмистр после долгого молчания упёрся холодным, безжизненным взглядом в глаза подпольщика.

— Хорошо вы тут всё сказали, товарищ большевик, главное — много правды в ваших словах. И про царизм, и про зажравшихся богатеев… Вот только в ум никак не возьму, а мы, офицеры русской армии, защищавшие Родину от германского сапога, что, лишь дворян и богатеев защищали? Сегодня основная масса офицеров — выходцы из обедневшего служивого дворянства, из студентов и гимназистов, инженеров и техников, мастеровых и крестьян… За что же нас, кровью своей поливших русскую землю, вы, большевики, тысячами расстреливаете, штыками рвёте, вешаете и топите? За что матерей, жён и сестёр насилуете, в ЧК пытаете, последнего куска хлеба лишаете? — Павловский сдерживал себя, не желал выдать большевику кипящую внутри ненависть, старался говорить тихо и спокойно. — За что вы преследуете русскую интеллигенцию, духовенство? Лишь за то, что мы все не из рабочих и крестьян? Да ведь и к крестьянину вы относитесь, как к быдлу, последний кусок у него отбираете по продразвёрстке. Что же это за власть у вас такая, товарищ большевик, при которой всякие чухонцы, евреи, мадьяры, чехи, китайцы из отрядов ВЧК губят русского человека? Получается, хреновая ваша власть, злобная, кровожадная. А ваши Ленин, Троцкий, Зиновьев, Дзержинский — разнузданная шайка вампиров и упырей. Думается мне, это вы, большевики, так и не поняли, на кого войной пошли, на русский народ пошли. Это вас, большевиков, словно чёрную грязь, снесёт народный гнев.

Павловский поднялся из-за стола, одёрнул мундир, надел фуражку и, натягивая замшевые перчатки, бросил через плечо подпоручику Гуторову:

— Приятная была беседа. Полагаю, Иван Иванович, на этом и остановимся. Распорядитесь к утру подготовить виселицы.

Перед самым рассветом, если тёмно-серую дождливую мглу можно было назвать рассветом, в здании городской Управы собрался военно-полевой суд псковского гарнизона в составе председательствующего полковника и двух заседателей — пехотного капитана и артиллерийского поручика. Невыспавшиеся, недовольные жуткой погодой, офицеры глазом не взглянули на одиннадцать несчастных, столпившихся в большом кабинете, без интереса пролистали «судебно-следственное дело» и без внимания выслушали обвинительный акт, зачитанный следователем. Когда прозвучала последняя фраза — «…к смертной казни через повешение», — помещение наполнилось гулом от выкриков возмущённых осуждённых, топота их сапог. Офицерский конвой ударами прикладов вытолкал людей в коридор.

На площади, оцепленной эскадроном Павловского, невзирая на ранний час и мерзкую погоду, толпился народ. Офицеры быстро развели приговорённых к сколоченным ночью виселицам. Павловский, одетый в новую шинель, при шашке и шпорах, по-хозяйски обошёл площадь, задержался у последней виселицы,