где на ящике с петлёй на шее стоял тот самый старый подпольщик.

— Не предлагаю вам покаяться, думаю, бесполезно. Священника мы не пригласили, зная патологическую безбожность большевиков. — Ротмистр улыбнулся. — Ну, товарищи, пора в дорогу.

Он махнул рукой, и тотчас офицеры выбили ящики из-под ног казнимых. По площади прокатился гул, сплетённый из стонов, криков, плача, возгласов радости и удовлетворения, усиленный воем октябрьского ветра. Офицеры разгоняли толпу, очищали площадь от прибывших торговать крестьян с их повозками, мешками, кулями, сетками… И тут, в людской толчее, Павловский увидел Татьяну. Их взгляды встретились. Его — удивлённый и слегка растерянный. Её — полный ужаса и отчаяния. Он двинулся в её сторону, хотел остановить, что-то объяснить, но она отвернулась и быстро исчезла в толпе.

Вскоре Павловского вызвал к себе командир корпуса генерал Вандам. Не успел ротмистр зайти в кабинет и прикрыть за собой дверь, как Алексей Ефимович, высокий, плотный, облачённый в потёртый китель без погон, всегда спокойный и сдержанный, закричал:

Вы что там устроили, ротмистр?! Это что ещё за аутодафе?

— Ваше превосходительство… — начал объяснение Павловский, но был тут же оборван.

— Молчать! Как вы посмели?! Немцы в ужасе! Мне уже телеграфировали из Берлина, требуют объяснений!

Павловский достал из полевой сумки документ, положил его перед генералом на стол.

— Господин генерал, казнь большевиков произведена по приговору военно-полевого суда гарнизона. — Павловский докладывал спокойно и чётко. — Положение о суде и его состав утверждены вами лично.

Вандам надел очки и стал читать документ. Усевшись в кресло, он внимательно оглядел Павловского и, видимо, немного успокоившись, буркнул:

— Продолжайте.

— Смею заметить, господин генерал, за время оккупации Пскова немцы казнили более двухсот человек, из коих половина — простые мещане и крестьяне, якобы уличённые в нарушении оккупационного порядка. Так что, прошу меня извинить, не немцам нас осуждать. Как говорится, чья бы корова мычала… Уверяю вас, это не последняя казнь. Большевики наводнили город шпионами и, по данным контрразведки, готовят мятеж.

Вандам примирительно сложил руки на животе.

— Хорошо. Больше не задерживаю вас, ротмистр.

Павловский вышел из кабинета с горьким чувством брошенного в пустыне человека. Полковника фон Людинкгаузена Вольфа не было, его отправили в Берлин договариваться об освобождении из германского плена русских солдат и офицеров. Ротмистр Гоштовт убыл в Вильно возглавлять вербовочное бюро. Было ясно, генерал Вандам очищает штаб корпуса от неугодных ему офицеров. Остался один фон Розенберг, назначенный помощником начальника штаба корпуса. К ротмистру Павловский и направил свои стопы.

— Ну что, Сергей Эдуардович, — радостно раскрыл объятия фон Розенберг, — с первым, как говорится, вас генеральским «пистоном»! Ладно, друг мой, не расстраивайтесь. Генерал Вандам — человек интеллигентный, журналист, писатель, разведчик… Одна беда, — ротмистр достал из шкафа початую бутылку шустовского коньяку, разлил по рюмкам, — он — законченный англофоб и воинственный германофил. Прямо как наш атаман Превеликого Войска Донского генерал Краснов.

Они чокнулись, молча выпили, ротмистр вновь наполнил рюмки.

— Кстати, Сергей Эдуардович, готов биться об заклад — генерал Краснов обязательно вскоре окажется в нашем сыром Северо-Западном углу России, покинув родные донские просторы. Не уживётся он с генералами Деникиным и Алексеевым, — ротмистр рассмеялся, — те ведь англофилы и германофобы. А в целом всё очень хреново, ротмистр. Немцы драпают, красные, как говорится, у порога. Чем, какими силами их сдерживать, ума не приложу?

— Неужто всё так плохо, Владимир Германович?

— Плохо, ротмистр, очень плохо. Генералы меж собой договориться не могут — кто возглавит движение. Союзники, будь они неладны, денег не дают, оружие, боеприпасы, обмундирование придерживают в портах Либавы и Ревеля. Поляки и немцы чинят препятствия отправки к нам русских военнопленных…

— Что же делать нам, простым офицерам? Неужели конец Белому движению?

— Нет, ротмистр, это только начало. Нам предстоит биться с красными так, как это делает Добровольческая армия на Юге России. И, думаю, даже еще ожесточённее. Кстати, ротмистр, в городе не хватает больничных коек. Появились первые раненые, их число будет неуклонно возрастать. Вы бы проинспектировали лечебные заведения, нужно расширить госпитальную базу.

Павловский пришёл домой поздним вечером. Татьяна, съёжившаяся от холода и нервного озноба, куталась в большой шерстяной платок, не спросила, как обычно, где он провёл эти ночи, не обняла его, не помогла раздеться. Он потянулся к ней, хотел было обнять, но, почувствовав отчуждённость и холод, сдержался.

— Ужин на столе, — сказала она и ушла в свою комнату, плотно закрыв за собой дверь.

Павловский проследовал за ней. Она, обняв плечи, стояла у тёмного окна, набухшие глаза выражали глубокую печаль, крупные слёзы катились по щекам к подбородку.

— Что же ты творишь, Серж? — сдавленно вырвалось из её груди. — Я полюбила русского офицера, а не палача. Как мне дальше с этим жить?

— Таня, я предупреждал тебя, идёт война. Гражданская война — самая жестокая и кровавя. Знала бы ты, сколько большевики убили офицеров, их родных и близких, да и просто тех, кого они считают «бывшими»! Они их просто расстреливали тысячами, живыми закапывали в могилы, топили целыми баржами, сжигали в топках паровозов, кораблей, глумились над взятыми в плен… Где твой отец? Что чекисты сделали с ним?

Но она его не слушала, отвернулась к окну. Павловский, не прощаясь, ушёл из дома.

13

К началу ноября, когда немцы оставили разделительную полосу, сохранив в Пскове небольшой гарнизон, а красные части медленно, шаг за шагом, продвигались на Запад, им навстречу были выдвинуты первые, ещё плохо укомплектованные батальоны Псковского добровольческого корпуса, на семьдесят процентов состоявшие из офицеров. Генерал Вандам категорически отказался от проведения мобилизации на территории Псковской губернии, тем самым окончательно упустив возможность сформировать полнокровные соединения корпуса. Офицеры обвиняли его в бездействии и нерешительности, а некоторые, самые радикальные, в предательстве в пользу Германии и большевиков. Вконец расстроенный недоверием, генерал сложил с себя обязанности командира корпуса и под немецкой охраной уехал в Ригу. Корпус возглавил полковник гвардии Генрих Генрихович фон Неф, начальником штаба стал ротмистр фон Розенберг.

К тому времени корпус насчитывал 4500 человек, половина их которых были офицерами, и состоял из штабной роты, комендантского эскадрона Павловского, трёх пехотных полков, Талабского отряда, отряда капитана Л. И. Микоши, отряда ротмистра С. Н. Булак-Булаховича (800 сабель), отряда полковника А. И. Бибикова (150 сабель) и двух батарей. Этим силам противостояла почти двадцатитысячная группировка Красной армии, отрядов моряков Балтийского флота и ЧОН ВЧК при двух бронепоездах.

После смены командира корпуса Павловский прибыл в штаб с рапортом о направлении его на фронт. Полковник фон Неф, крепкий тридцативосьмилетний красавец с пышными смоляными усами, прочитал рапорт, спокойно