Эти три дня стали мостиком между жизнью Антонины и упорядоченным существованием Гриши.

Рустам коротко попрощался с ней уже из Тбилиси.

– Звони, – сказала она. – Будешь в Москве, увидимся. Удачи на новом месте.

Она даже не заплакала в свою первую, окончательно и точно одинокую ночь без рассвета. Она просто лежала в темноте и отвыкала от света.

На следующий день вышла на улицу и почувствовала такую резь в глазах от яркого солнца, что зашла в магазин и купила себе очки с тонированными стеклами.

В то утро, когда надо было выходить на работу, Антонина очень рано вытащила себя на пробежку. В сквере попала ногой в канаву, растянула коленные связки, с трудом дохромала домой. Завязала туго колено, выпила болеутоляющие лекарства, а по дороге на работу остановилась у аптеки и купила себе трость.

На работе всем объяснила, в чем дело. Растяжение – дело долгое и тяжелое, особенно если не лечить. Боль стала проходить через месяц. Но прошли еще два месяца, а Тоня все не снимала свои затемненные очки и ходила с тростью. Тот самый внешний, отвлекающий момент, который она в третий раз в жизни использовала для бегства от чужих глаз и тревожной стороны собственной сути.

У человека должен быть футляр на тот случай, когда он обнаружит себя не в живой среде, а в безвоздушном пространстве.

Антонины больше не было, она увела с собой и доверчивую, открытую Тоню. Сослуживцы обращались к Антонине Михайловне, за глаза по-прежнему звали Гришей.

С Рустамом они говорили иногда по телефону о делах. Она спрашивала о семье, он отвечал, что все нормально. Жена восстанавливается, мальчики учатся в парижской школе. В Москву пока не готов приехать.

Через год Антонину вызвал к себе особым тоном заговорщика Семен Моисеевич.

– Присядь, дорогая. Как глаза, колено? Не затянулось твое обострение? Помощь не нужна? Нет? Ну, я так и думал. Тебе виднее. Сообщить хотел. Предупредить, так сказать. Рустам приедет. Он хочет вернуться в Грузию. Оформление, все такое. Он тебе еще не звонил?

– Нет. Но, Семен Моисеевич, если вы думаете, что меня это как-то касается или волнует, то вы не поняли. Все давно прошло, закончилось, забыто для нас обоих. Я в порядке. В таком надежном порядке, как никогда.

– Ну и отлично. Я только хотел пожелать тебе хорошего дня. Он прилетит вечером. Завтра увидитесь. Будем работать.

Тоня допоздна работала в своем кабинете. Она была уверена в том, что на самом деле ничего не почувствовала, узнав о приезде Рустама. Только легкий дискомфорт, похожий на фантомную боль. Она точно больше никогда не захочет ни любить, ни страдать. Она открыла для себя гавань нерушимого, законсервированного покоя. В нем есть смысл: это полнота общения с самой собою. Это полное согласие, наконец.

Была уже кромешная темнота, когда она поставила машину у дома. Она шла медленно по дорожке, не снимая темных очков, опираясь на давно бутафорскую трость. А черный силуэт в тусклом свете фонаря у подъезда был нереальным и неподвижным, как все то прошлое, от которого она отреклась. То больное, опозоренное, окровавленное и растоптанное прошлое, в котором она сама сгорела, как машина Карцева.

И вдруг упала в сторону ее трость. А ноги пролетели те два метра, в течение которых слетела и съежилась в пыли спасительная шкура змеи по имени Гриша. А к груди Рустама припало синеглазое лицо глупой, осчастливленной женщины с красивым именем Антонина.

Только к утру, когда Рустам крепко уснул, Тоня вспомнила наконец его слова, которые он сказал сразу, у подъезда. О том, что развелся, о том, что дети пока поживут во Франции. А потом посмотрим. О том, что он ее никому не отдаст и больше ни на минуту не выпустит из рук.

«Это вернулся мой плен», – понимала Тоня. Это – прощай, покой и свобода. А тело так блаженно дышало и наливалось парным молоком, которого она не пила уже сто лет. И глаза спокойно ловили первое солнце нового испытания, не чувствуя рези.

– Попробуем так, – задумчиво сказал Семен Моисеевич, когда они вдвоем вошли к нему в кабинет. – Почему нет…

Люда была из тех женщин, которые ни за что не уснут ночью, если в интернете кто-то не прав. Это стало едва ли не главной ее потребностью – самовыражение и даже самопонимание, какие открыл для нее мир виртуального общения.

Люда с иронией вспоминала время, когда она, неопытный пользователь и еще менее опытный спорщик и мыслитель, робко вставляла свои пять копеек в бурное обсуждение жгучей проблемы на каком-то форуме. Прежде чем написать короткий комментарий, она долго подбирала слова, для того чтобы написать мысль, в которой была уверена. А вокруг бушевал ураган самых невероятных эмоций и способов их выражения. Люда все очень внимательно читала. И именно в столкновениях резких позиций она находила себя: что-то горячо поддерживала, что-то категорически отвергала.

Когда перестала себя ограничивать в выборе слов, бояться показаться в чем-то неправой, вот тогда и пришла свобода. Иногда просто пир духа. Важно не быть формально правой, важно быть интересной, оригинальной, иметь смелые и передовые взгляды.

Люда завела аккаунты в самых модных и востребованных соцсетях, время ее пребывания в поле виртуального доверия, открытий и боев все увеличивалось. Иногда на сон оставалось несколько часов. Но работа у Люды не самая напряженная. Она воспитательница детского сада, который находится за оградой их дома. Такая работа определила и круг общения. Многие мамы учились с ней в одной школе. Некоторые из них считались ее подругами.

Но не было в реальной жизни Люды таких ярких, необычных, креативных людей, с какими она познакомилась в интернете. И вскоре она стала считать своими главными друзьями, единомышленниками людей из интернета, не ограниченных ни пространством, ни временем, ни разницей в социальном положении.

А вот на предложения познакомиться в реальной жизни Людмила реагировала очень настороженно.

Если коротко, был страх разочароваться и разочаровать. Уверенное исключение она сделала только для одного человека – Эммы Карашьян из Санкт-Петербурга. Она была в фейсбуке под своим именем, выкладывала личные фотографии, в личной переписке рассказывала о своей семье. Ее мама была пианисткой, муж – авиаконструктором. Детей не было. Работала Эмма медсестрой в детской консультации, то есть у них и профессии почти одинаковые.

За год виртуальной дружбы Люда узнала о подруге так много, сколько не знала ни о ком из подруг, живущих рядом и знакомых с детства. Никто так щедро не делился с ней своими мыслями, чувствами, взглядами по любому поводу, начиная с духов и кончая политикой. Когда Эмма написала ей, что приедет на пару дней в Москву, Люда охотно согласилась встретиться в кафе-кондитерской.

Это было удивительно: они сразу узнали друг друга, обе обрадовались. Эмма уже торопилась на поезд, но они проговорили час без умолку, забыв о заказанных пирожных. Расставались с трудом.