— Зачем? — удивился Камынин. — Молостов именно в Чаше работает, район хорошо знает, обязанности свои тоже. Дело не в людях, а в непогоде, в профиле трассы, в камне, в транспорте…

Внезапно Камынин резко повернулся на стуле и пристально взглянул на секретаря. Протасов смотрел в сад, на яблоню, стоявшую у самого окна и нежно освещенную чистыми лучами заходящего солнца. Небо сияло, синее-синее и по-вечернему кроткое, лишь низко, над самыми крышами, протянулась длинная, стрелообразная тучка. Почему-то Андрею Ильичу вспомнилась фраза, сказанная ему в передней этого дома: «Муж говорил, вы по личному делу?» Ему показалось, что он понял, в чем оно заключается.

— Я считаю нерациональным переброску Молостова в разгар строительства, — сказал он глухо и холодно. — Просто надо подпереть участок.

— Говорят… недружно они там живут. На производстве это отражается.

— Одни кривотолки.

— Это ваше окончательное решение?

— Окончательное.

В кабинет, как бы затем, чтобы проверить, есть ли свежая вода в графине, вошла жена Протасова и мельком, умоляюще глянула на Камынина. Он опять стал собираться.

— Постойте, вы что заторопились? — приподнял свои черные широкие брови секретарь. — Как будто я вас еще не отпускал?

— Извините, Семен Гаврилович, сегодня никак не могу больше, — твердо сказал Камынин и улыбнулся. — Да ведь мы и не в обкоме. Я у вас сейчас вроде как гость.

Он встал со стула. Протасов ничего не сказал и только подозрительно глянул на жену: брови его сошлись. Но, прощаясь, особенно крепко пожал руку Камынину.

— Повторяю: трасса сейчас ударный участок для области. Если возникнет потребность, приезжайте в любое время суток. Как бы я ни был занят или там что… время выкрою.

Машину свою Андрей Ильич отпустил еще, как только приехал к Протасову: надо было дать отдохнуть шоферу. Шагая домой по влажной подсыхающей улице, он думал: «Неужели и до секретаря обкома докатились слухи о моем семейном разладе?» Факт налицо: конечно, он предлагал снять Молостова и перебросить на другой участок лишь для того, чтобы разъединить его с Варварой и этим помочь ему, Камынину. Едва ли тут простое совпадение. Конечно, Протасов мог просто заботиться о застрявшем участке. Вероятнее же всего, что о «романе» жены и дорожного техника знает и город, и область, куманьки и кумушки перемывают им троим косточки. Вот как покатилось?! Э-ге-ге! И все-таки вдруг это одни слухи и его ревнивые подозрения только набросят тень на жену? А откуда же тогда Протасову все известно? О Молостове слава-то как о дельном технике.

Вечернее солнце совсем низко стояло над железными и тесовыми крышами домов старинного города. Привольно кудрявились сады. В этом году зелень выглядела удивительно свежо, ярко, ни одного желтого листика не проглядывало в деревьях. В сыром чистом воздухе мягко выделялись трубы завода, у Оки голубела пожарная каланча, доносились гудки машин. Возле постоялого двора, с традиционным пучком соломы на высоком шесте, Андрей Ильич машинально прочитал вывеску: «Чайная». Он вспомнил, что не ел с утра, и, чуть поколебавшись, зашел.

Однако аппетита не было. Он взял заветрившийся бутерброд с колбасой, побелевшей и вспученной посредине, стакан водки и выпил, не отходя от стойки. Купил две пачки «Беломора». Уже открывая дворовую калитку, вспомнил, что забыл купить спички. Возвращаться не стал: не хотелось видеть людей, разговаривать с кем-нибудь.

XXIII

Дома он велел Феклуше на все телефонные звонки отвечать, что хозяин на трассе, и закрылся в кабинете. Сел за письменный стол, придвинул папку с бумагами.

Полчаса спустя Камынин с досадой бросил перо и вынужден был признаться, что ничего не понимает в сводках, донесениях командиров участков, в колонках цифр, обозначавших ассигнования Промбанка, замощенные погонные метры, платформы, баржи отгруженного камня. Он вскочил и начал ходить из угла в угол.

От обеда Андрей Ильич отказался. Он слышал, как в столовой звякали ложки о тарелки, передвигали стулья, капризничал, затем чему-то смеялся Васятка. Один его вопрос явственно донесся до Андрея Ильича: «Почему папа не кушает? У него же испортится животик, и он вовсе не будет расти. Позвать его, тетя Клуша?» Ему что-то неразборчиво ответила тетка: наверно, папа, мол, занят, «зарабатывает денежку». Несмотря на запрещение Варвары Михайловны, она многое объясняла ребенку денежными расчетами.

Вот в соседней комнате все затихло. Значит, увела Васятку гулять.

Выходя на кухню за спичками, Андрей Ильич увидел, что в столовой для него оставлен чистый прибор, лиловая пластмассовая хлебница, накрытая салфеткой. На плите, завернутый в старую шубейку, дожидался обед. И Варя, и Феклуша часто так делали, когда он задерживался на службе. Но сам запах пищи вызвал в Андрее Ильиче ощущение тошноты, чего-то жирно-сладкого, словно при отравлении.

Вернувшись в кабинет, он закурил и снова стал мерять его из угла в угол. Тени от молоденьких липок у деревянного тротуарчика выросли и шагнули на выбоины булыжной мостовой. Ого, оказывается, небо расчистилось и заходящее солнце косо бьет в окно! Кстати, почему окно закрыто? В кабинете душно, полно табачного дыма. Экая невнимательность! Андрей Ильич закурил новую папиросу, жадно затягиваясь, стал выпускать клубы дыма, все время хмуря брови, кусая губы, и забыл про окно. Теперь он чутко прислушивался к звуку каждого мотора, раздававшемуся на их улице за углом. Сегодня суббота, вот-вот должна подъехать Варвара. Андрей Ильич объяснится начистоту и потребует у нее отчета о поведении. О, дурить ему голову, обманывать он не позволит! Разлюбила? Пожалуйста. Сейчас не времена Венецианской республики, и он не Отелло — без замедления даст развод. Избави его бог насиловать волю Варвары. Только зачем скрывать, подло лицемерить? В этом-то и есть обман, грязь. Неужели нельзя откровенно сказать, в глаза, наконец, написать письмо? Разве за свою беззаветную любовь, супружескую верность он не заслужил такого отношения? Правда, искренность — вот что ему нужно. Если охладела, он не станет унижаться, просить милости. Пусть уходит. Как бы не просчиталась! Вот жалко Васятку заберет. Ну да с ним он будет видеться.

Луч солнца передвинулся с нижней части стекла на подоконник, стал густо-розовым, потом совсем исчез. Хлопнула дверь передней, нежно и приглушенно, точно далекий звон часов, зазвучал голос Васятки: Феклуша привела его с гулянья.

Очевидно, ужином она мальчика кормила на кухне.

Вот перед дверью кабинета выросла желтая полоска: это Феклуша зажгла в столовой свет, укладывает Васятку в никелированную кровать с веревочной сеткой. За стеной слышны их невнятные голоса. Ба! Ведь уже темно, опустились сумерки! Окно Андрей Ильич так и не открыл. На что похожа такая забывчивость? Он достал из новой пачки