быть, уже нужно искать с ними встреч и беседовать? Анри всегда был плохим политиком, он не представлял, как и о чём говорить с людьми, изменившими присяге. Максимилиан говорил — давайте попробуем убедить. Асканио говорил — убеждать нужно, это может оказаться даже более полезно, чем бить. Правда, с другой стороны стояли нерушимой стеной Бенедикт де Вьевилль и Жак Трюшон, и ещё некоторые, им подобные, они говорили — никакого убеждения, повесить мятежников, и дело с концом.

И вот тут Анри уже не раз вспомнил слова Эжени — что мятежников может оказаться слишком много. Что должно было случиться, чтобы полстраны подались в мятежники? Он не верил её словам о естественном ходе истории и о том, что всему своё время, и что подобных периодов не избежать. Или очень сложно избежать.

И ещё она сказала, что возврат к прошлому невозможен. Просто потому, что получившие права и возможности уже от них не откажутся. И кто бы не правил потом, когда завершится хаос, ему придётся это учитывать. И договариваться.

Это Эжени большая мастерица договариваться. Она говорит — попробую, покажи только, с кем. Но кто же станет слушать бывшую маркизу дю Трамбле, даже если это вовсе и не она? Никто не станет.

Она и так сняла с плеч Анри и Максимилиана все заботы о жизни Лимея и о тех, кто не воюет. После первой победы притекли те, кто раньше выжидал и прятался — вроде графа де Рьена и ещё некоторых таких же. Они не желали воевать, но желали находиться поближе к источнику милостей, правда, никаких особых милостей сейчас не раздавали, ни денег, ни доходных должностей, ничего. Скорее наоборот, нужен был порох, нужны были ружья, и пушки тоже были нужны. Можно было приобрести всё это за границей и даже доставить порталом, но — только за настоящие деньги, не за обещания. А деньги таяли.

Сначала истаяли запасы Анри, затем тряхнули мошной и другие — ради общей победы, конечно же. Но всё равно на большую закупку не хватало. И это ещё хорошо, что хотя бы кормят по старой памяти. Те, кто живет в Лиме и по соседству, и они ведь тоже поддерживают Анри только потому, что ждут: он наведёт порядок, и всё станет по-прежнему.

И поднимали головы ещё и те, кто говорил — давайте просто договоримся с мятежниками. По-нашему не выходит, но ведь так, как им нужно, не выходит тоже. Давайте делить территорию, или что там ещё можно сделать.

Ничего нельзя. В оппозиции новой власти сейчас главным образом высокопоставленные маги, их немного. Их владения хорошо защищены, но — если вдуматься, то это капля в море. Островки. И если не держать ухо востро ежечасно, то бунтующее море с лёгкостью эти островки захлестнёт и поглотит.

Их пробуют на прочность каждодневно — то и дело по магической связи прилетают просьбы о помощи. Экс. Окрестности Массилии и Льена. Антуансвилль на западном побережье. Где-то приходилось сталкиваться просто с отрядами мародёров и отребья, желающих поживиться, раз разрешили убивать магов, и научили, как это делать. Таких расстреливали и вешали без жалости. А где-то — с перешедшими на сторону бунтовщиков отрядами регулярной армии. С командирами тоже разговор был короткий, ибо нечего нарушать присягу. А с прочими офицерами и солдатами пытались разговаривать и убеждать. Им предлагали либо проследовать в Лимей, и служить дальше, как служили, либо сложить оружие и поклясться не выступать против сторонников Роганов. Иногда получалось — знакомая форма, знакомое обращение и командный голос делали своё дело. Таким путём немного пополнили свои ряды — за счёт раскаявшихся. Иногда не выходило, и в лицо летели бранные слова, и тогда тоже приходилось и отбирать оружие, и расстреливать, и вешать. Нет, это было нелегко, совсем нелегко.

Анри возвращался в Лимей, сидел во главе стола за торжественными обедами, говорил с теми, кто не удовлетворялся ответами Эжени и непременно желал беседовать и с ним тоже. Но ловил себя на мысли, что у него остаётся всё меньше доводов.

Раньше он был уверен, что за ним сила, подкреплённая правом. Теперь он уже и не знал — есть ли то право, или же уже нет.

Эжени терпеливо слушала его, если он желал и мог говорить. Или молчала вместе с ним, если говорить не выходило. Рассказывала что-нибудь забавное из той мирной жизни, которую ей удалось вокруг себя наладить. Держала за руку, гладила ладонь. Улыбалась. Обнимала…

Если бы не Эжени — всё было бы совсем плохо.

…Переполох случился уже ближе к ночи. Трубы, крики, суета и суматоха, прямо во внутреннем дворе. Что, пробрался шпион, или ещё какой лазутчик?

Анри виновато взглянул на Эжени и порадовался, что не успел снять жюстокор. Пойдёмте поглядим, что случилось. Эжени подхватилась и пошла следом.

Встреченные по дороге люди говорили, что открылся портал и из него вышел… кто-то. Друг или враг?

«Кто-то» был невысок и с ног до головы замотан в какое-то тряпьё, и поставил вокруг себя очень мощную магическую защиту. И не позволял приблизиться.

— И кого же я вижу перед собой? — поинтересовался Анри.

Защита мигом убралась, тряпьё слетело. Светлые стриженые волосы, серо-коричневая одежда, сидящая как-то странно, шляпа без кокард и перьев…

— Дядя Анри, это и вправду вы!

Из той самой кучи тряпья выступила потерянная всеми и не отзывавшаяся ни на какие вызовы Жанна де Саваж, Жанетта. И бросилась Анри на шею.

26. О героях

Мы снова сидели в кабинете Анри — с неизвестной мне пока пришелицей. С нами был Максимилиан, и герцог Вьевилль, и Жак Трюшон, и господин Асканио.

Пришелица, сбросив маскировку, оказалась молодой — лет тридцати, никак не больше. Она не отказалась ни от горячего ужина, ни от арро, ни от вина, так и сказала — тащите всё. Сходила с Мари умыться, вернулась подтянутая и опрятная, осмотрела нас всех странными жёлто-зелёными кошачьими глазами.

— Асканио, госпожа Жанна — дочь моего друга и сослуживца Саважа, старшая, у неё пять младших братьев.

— Было пять, — вздохнула Жанна. — Осталось двое, самых младших. Филипп держит замок, пока меня нет, Дени сбежал воевать, но раз в несколько дней связывается и докладывает, что жив.

И дальше все мы слушали о том, что бывает, когда стоят за данную клятву и свою прежнюю жизнь до конца — до самого настоящего конца.

Герцог Саваж, отец Жанны, знакомец Женевьев, защищал королевский дворец, там и остался. Старший сын, Жан-Антуан, пытался освободить из Бастиона принца, его сына. Попытка не удалась, и Саваж дал уйти всем, кто с ним был, а сам уже не смог. Франсуа отвлёк отряд нападавших от ворот замка, заманил в ущелье, вызвал камнепад. Отряд остался там, но и он не выбрался, не успел. А об Оливье рассказали — что он сам отдался в руки мятежникам в обмен на нескольких мальчишек-магов.

Герои, мать их. Семейка героев. И достойная представительница этой семейки рассказывала, что мужа её застрелили в столице, как человека Саважей и пособника старой власти, в самом начале беспорядков, а она с двумя дочерями добиралась до владений где-то в восточных горах — до того замка, который сейчас держит брат двадцати лет, а брат восемнадцати лет геройствует где-то в окрестностях Массилии, в отряде Люсьена де Февра.

Про этот отряд я слышала — там подобралась компания молодых дворян-магов, занимавшихся магическими терактами. С взрослым сопротивлением они никак не контактировали, потому что опасались, что им надерут уши и заставят исполнять приказы, а признавать кого-то над собой они не желали, потому что молодые балбесы. Урон новой власти они нанесли уже весьма приметный, одно убийство мэра Массилии чего стоит, но и если попадутся — ничего хорошего их не ждёт.

— Увы, я не могу уговорить Дени вернуться, ни домой, ни под чьё-либо начало, — пожала плечами Жанна. — Мне бы девиц моих от террора удержать, уже будет хорошо.

Девиц имелось две, тринадцати лет и десяти. Они тоже хотели стать героями. Жанна очень надеялась, что ещё не стали — пока она тут проверяет слухи о том, что его высочество Анри вернулся, живой и здоровый, и возглавил оппозицию мятежникам.

— Я не верила, я думала, это слухи, или ложь, которую кто-то распространяет специально, чтобы выманить из укрытий оставшихся представителей древних родов, — говорила она. — Потому что оттуда, где вы были, не возвращался ещё никто и никогда, и даже вообразить-то нельзя, что вы должны были сделать для того, чтобы преодолеть это.

Мы с Анри переглянулись —